Александр Прозоров - Басаргин правеж

Однако Филипп — сдался. Интересно, почему? Может, надеялся обратно к Студеному морю вернуться, к милым своему сердцу литейным дворам, верфям и кирпичным заводикам?

Напрасные мечты. Сброшенный с вершины горы камень на середине склона уже не остановится. Не для того Церковный собор низвергал его из святительства, чтобы потом оставить на почетной, хотя и низкой, должности. Иереям он был нужен в виде еретика и отступника, чтобы вытереть об него ноги, замуровать в келье, вытравить само имя из памяти людской. Чтобы знали на будущее любые выскочки, каково это местнические правила нарушать и поперек архиереев к вершинам церковной власти прорываться.

Подьячий Монастырского приказа стоял, наполовину погрузившись в свои мысли, наполовину прислушиваясь к ходу суда. Полдня архимандрит Феодосий рассказывал о том, как впустую была растрачена огромная казна обители: на каналы и мельницы, на причалы и кузни. И это в то время, как церквей всего две, а послушникам и трудникам приходится ютиться в деревянных бараках. Затем на допрос вызвали первых монахов, коих Филипп отверг от повседневных молитв.

Уйти Басарга не мог — ведь государь потребовал от него подробного отчета. Вечером нужно было составить отписку и отправить с холопом на почтовых лошадях. Почтовые быстрее всего. Три-четыре часа — и письмо будет уже в Александровской слободе, у Иоанна в руках.

Первый день суда закончился допросом двух монахов, второй был потрачен с утра до вечера на жалобы еще семерых, третий начался рассказом последних двоих о том, как Филипп изживал в них веру христианскую, а ближе к вечеру — покаянием игумена Паисия, какового Филипп понуждал принимать участие в его колдовских забавах…

Тем же вечером в Боровицкие ворота Кремля влетела кавалькада из полутора сотен черных всадников, в рясах и с оружием. Опричники быстро рассеялись по главной московской крепости, возглавив караулы у ворот, перекрыв все проулки, встав по десятку у каждого храма и монастыря. Однако более ничего не предпринимали.

В этот раз Басарга, понимая, чего от него ждут, никаких записок уже не писал, пришел с докладом лично.

— Что? — Во дворце царь скинул влажную рясу и встретил подьячего в думной палате в сапогах, шароварах и вельветовом поддоспешнике с меховым воротом: высокий, широкоплечий, статный, уверенный в себе. Такой, каким Басарга увидел его впервые, на поле битвы возле Казани.

— Он не кается, государь, — кратко описал ситуацию Басарга. — Однако же обвинения серьезны. Об иных я и сам тебе сказывал, другие токмо церковная комиссия определила. В канонах христианских я не силен, однако же многие игумен Филипп нарушал. Про иные арихиереи сказывают, что это уже чуть ли и не колдовство.

— Что же это он сдался-то сразу? — Похоже, первые слова Филипа на суде вызвали у Иоанна те же мысли, что и у подьячего. — Не оправдывается, на несуразности в дознании не указывает? Коли в силах своих не уверен, мог бы у меня помощи испросить. Я бы вступился.

— Ты поклялся не вмешиваться в дела Церкви, государь.

— Да помню я, помню, — передернул плечами Иоанн. — Видишь, и не подхожу даже близко ни к собору Успенскому, ни к монастырю Чудову.

— Суд церковный всех свидетелей ныне опросил, — закончил отчет боярин Леонтьев, — завтра совещаться станет. Мыслю, завтра же мы и приговор узнаем.

— Надеюсь, разума и совести у арихиереев больше, чем зависти, — ответил Иоанн. — Хорошо, ступай. Завтра, как все решится, сразу ко мне!

Разум и совесть у епископов и архимандритов действительно имелись, а потому в Успенском соборе больше чем на полдня возник яростный спор. Но не по поводу того, виновен ли инок Филипп в ереси и растрате, а о том, включать ли в приговор обвинение в колдовстве и содомии? Колдовство для низвергнутого митрополита означало костер без каких-либо оговорок или шансов на помилование. Содомия — лишний позор.

Вскоре после полудня церковный суд все же пришел к единодушному мнению, что эти, самые серьезные, обвинения беспочвенны — и исключило их из приговора. Ересь же и растраты влекли лишь к покаянию… После этого писарям осталось лишь составить приговор: митрополит Филипп низвергался из сана и направлялся на вечное заключение в тверской Отроч-Успенский монастырь.

Провозглашения судебного решения Басарга ждать не стал: отправился во дворец, поднялся в покои государя. Иоанн находился в домовой церкви — одетый, как было и накануне, по-походному. Вот только поддоспешник на этот раз на нем другой оказался, стеганый и крытый сверху лазурным атласом. Появление подьячего заставило царя прервать молитву, подняться. Произносить он ничего не стал, только посмотрел с вопрошанием.