Карина Демина - Наират-1. Смерть ничего не решает

— А простого человеческого отношения не достаточно?

— Неужели благодаря ему еще можно чего-то добиться?

— Хэбу, чего вы от меня хотите?

— От вас мне нужна эта его привязанность. Хотя бы такая.

Пожав плечами, Бельт глотнул вина.

— А теперь главный вопрос, — произнес старый ханмэ. — Вы ведь мечтаете изменить собственную жизнь? Я не говорю о банальностях, вроде изменения статуса с беглого дезертира на законопослушного подданного. Я имею ввиду вещи более серьезные и значимые. Такие изменения, которые позволят вам самому менять жизнь многих. И Ласки в том числе. Если бы вы знали, как ей требуются такие изменения.

Испытующий взгляд. И что отвечать? Кому этого не хочется? Почему-то после острой мысли о Ласке вспомнился голодный мальчишка Звяр.

Хотелось бы многое изменить, да вот только…

— Так не бывает.

— Бывает, Бельт, бывает. Но очень редко и далеко не у всех.

Мягко стелет, верно говорит. Душно и тошно. И ребята из вахтаги вдруг выстроились как на смотр: Кёрст, Маф, Зура. А потом стали умирать под ударами своего же разъезда. И ничего изменить уже нельзя.

— Задумались? Правильно.

— А что желаете изменить вы?

— Много чего. — Хэбу поставил кубок, но неловко, так, что тот опрокинулся. Винная лужа потекла по подносу, заливая чеканку, стирая символы один за другим. — И прежде всего — вас, уважаемый. Больше силы. Больше права. Не факт, что вы сумеете его применить, но во всяком случае получите возможность.

Вино добралось до края, остановилось и, медленным, тяжелым сургучом закапало на скатерть.

— А Ласка? Что с ней?

— Ничего хорошего. Мне кажется, я снова несколько недооценил её. Но вы можете и это изменить. — Хэбу пальцем остановил винный потоп. — Так что, Бельт, вы согласны?

— Менять жизнь? — свое вино Бельт допил до последней капли, но кубок все равно поставил осторожно, пытаясь не запачкаться в красной жиже.

— Жизнь вы уже меняете, — усмехнулся ханмэ, облизывая пальцы. — А вот получится ли изменить мир?

Сидя на облучке фургона Сполина Рудого, Белянка счастливо жмурилась, время от времени поглаживая бок. Ну и пускай, поболит и перестанет, и будет как прежде, до ее побега. Вон и закуток сохранился, и подушка, и Рудый, хоть и хмурится, но поглядывает с прежним интересом.

И Жорник, по дороге встреченный, за подмогу монетку подкинул.

Жизнь прекрасна.

Мимо всеми шестью колесами увязая в раздолбанных колеях, ползла карета. Возница дремал, прислонившись к стенке, кони брели, карета стонала и трещала, грозя вот-вот развалиться.

Свистнув, Белянка призывно подняла юбки и хлопнула по ляжке. Возница мотнул головой и подстегнул лошадок. Не хочет? Демоны с ним. Все равно жить прекрасно. И Белянка задрала лицо, подставляя теплым пальцам Ока, и принялась мечтать. О чем? А о чем-нибудь хорошем. К примеру, о том, что ее спасают. Или лучше о доме где-нибудь на краю леса, подальше от трактов и шумных ярмарок, о справном муже, пусть даже кривомордом, но добром. А еще, чем Всевидящий не шутит, о детях-внуках, хотя с её-то работенкой… Но мечталось легко. И светом оживала надежда: ну а вдруг?

Вдруг да сбудется, ведь бывает она, нормальная жизнь человеческая?

Общий зал корчмы освещали несколько факелов да открытый камин, в котором медленно доходила до готовности кабанья туша. Дым мешался с сумраком, и чудилось, что стены раздвигаются едва ли не до бесконечности, а массивные подпорки, поддерживающие свод, вытягиваются. И в этом пространстве довольно места и для огромных столов, и для людей, за ними сидящих. Совсем не то, что в карете, где невозможно спрятаться от словесей мэтра Аттонио и препарирующих взглядов Ирджина. Но главное — гладкий дощатый пол хоть и грязен с виду, зато не трясется.

— Туран, мальчик мой, иди сюда, дай обнять напоследок! — влетело со улицы. — Свидимся ли мы с тобой еще?

Кхарнец со стоном сорвался с места и, пригнувшись, выскочил в неприглядную боковую дверь. Запах жареного мяса в коротком коридорчике смешался с вонью мочи и дерьма, и был окончательно вытеснен ею в небрежно огороженном закутке двора. Под ногами хлюпнула грязь, с истошным кудахтаньем порскнули в стороны куры, а сидящий над ямой мужик, лохматый, с красным от натуги лицом, прохрипел: