Александр Накул - Карантин

Видимо, тигр решил, что она опасней. Он влетел в комнату, окружённый тучей осколков, оттолкнулся от пола и попытался сбить волчицу своим весом – но белая ловко нырнула мимо него и выгнулась, чтобы впиться в хребет.

Осколки стекла стучали по старому половику.

Шоно смотрел на сцепившиеся звериные тела. На пару секунд он ощутил себя юным Мерлином, который наблюдает, как на дне осушенного озера сцепились белый и красный драконы. Но Шоно не собирался петь пророчество. Он ждал.

Ждал…

И дождался.

Красно-белая куча перекатилась ближе к кровати. Тигр был сверху, на его боку улыбалась свежая рана и бежали кровавые струйки. Он пытался схватить волчицу за шею, но воротник был такой толстый, что только забивал пасть длинной белой шерстью.

Всё это было медленно и тихо, словно под водой.

Шоно перекатился на бок и обрушил кинжал на рыжую с чёрным шкуру. Расчёт был простой – лезвие войдёт между позвонков, и зверю конец.

Но тигр разгадал его маневр. Шоно понял это, когда под толстой шкурой между лопаток пробежала волна мускулов – а потом буквально за долю секунды голова повернулась и страшная красная пасть сомкнулась у него на запястье.

Шоно почувствовал, как словно бы десяток игл прошил его руку, и кровь потекла в тигриную пасть.

Вопль вырвался из чугунной груди через распухшее горло. Боль и удушье скручивали – но вопль был сильнее и рвался, хлестал, словно пиво из бутылки, которую слишком долго трясли. С каждой секундой сил оставалось всё меньше, кинжал стукнул по половику, и синие глаза волчицы взглянули с сочувствием.

Положение было отчаянное.

Всё началось пару дней назад, когда Шоно был здоров и ещё не узнал про Тийну.

Душный, битком набитый вечерний автобус поворачивал на Копище. Пол дёргался на каждом ухабе, пахло десятками разных оттенков пота, а в сумраке окон уже мелькали окраинные пейзажи – одноэтажные, деревенского вида домики, частоколы заборов, по-зимнему голые, взъерошенные деревья в садах.

Когда-то Копище считалось деревней. Потом, уже при Хрущёве, на колхозных угодьях раскинулись вонючие поля аэрации, а дома включили в городскую черту. Добавили два автобусных маршрута, застроили целый квартал перед школой стандартными бетонно-блочными многоэтажками – секции делали рядом, на цементном заводе. Потом Советский Союз закончился, при новой власти начали закреплять участки в частном владении. Кадастровые комиссии отобрали по ревизии все выморочные куски, где дома развалились, а наследников не нашлось – и так и оставили их зарастать лопухом и репейником.

Этому району уже не судьба стать процветающим коттеджным посёлком. В трухлявых домиках доживают свой век жадные морщинистые старушки, их лица похожи на картофельные клубни. Про них помнят только пенсионный фонд и налоговая инспекция.

Есть и кирпичные домики, в два этажа. Таких немного, и заборы у них высокие. Вместо садика у таких – выложенный прямо на дёрн готовый газон с одинаковыми травинками. И непременно гараж, такой огромный, словно хозяин там держит слона.

Шоно сначала услышал лёгкое потрескивание – и только потом повернул голову.

На вид ей было лет семнадцать. Чёрная зимняя куртка по фигуре, меховой капюшон, новенькая, словно только из магазина, шапочка. Даже в тускло-жёлтом свете чумазых ламп было видно, как сверкают её холёные, стильно подстриженные волосы.

За спиной у неё был чехол, в каких носят гитары. Именно оттуда и доносился треск.

Достаточно заметный, чтобы Шоно обратил внимание. И достаточно тихий, чтобы его не заметили усталые пассажиры.

Автобус замер, двери распахнулись во мрак. Девушка двинулась к ступенькам. Шоно – за ней. Он пробирался через толпу, словно сквозь заросли.

Остановка «Карасёва». Нет даже крыши, просто скамейка, полностью ушедшая в снег, и стандартная жестяная табличка на столбе. Вокруг – чёрный и синий мир, и кажется, что вся планета стала такой и куда бы ты ни пошёл, на север, на юг, на восток или на запад, будет одно и то же – зимняя ночь, заборы торчат из сугробов, а по ту сторону заборов – чёрные пятна домиков и в окнах ни огонька.

Шоно и девушка оказались единственными, кто здесь вышел. Автобус с шипением закрыл двери и покатил дальше, оставляя за собой тишину.

По снегу вдоль дороги тянется глубокая борозда. Они шагали гуськом, по колено в сыпучем снегу, к перекрёстку, где на бетонном столбе горел одинокой звездой ржаво-рыжий фонарь. Он казался единственным источником света на многие километры вокруг.