Анатолий Матвиенко - Де Бюсси [litres]

– Вы – первая, кто навестил меня в этом неуютном пристанище, пани. – Слова, наконец, протиснулись наружу, голос дрожал, я был не просто в волнении, а в лихорадке от потрясения. – Не рискну приблизиться и поцеловать руку: мне не позволили привести себя в порядок с самого ареста в июне. Не хочу оскорблять вашу чистоту.

– Кажется, вы и в правду не от мира сего, пан де Бюсси. Почему-то других ничто не смущает. Я искренне благодарна вам за спасение от замужества со смоленским воеводой. Он все-таки приехал в Смоляны, от предложения женитьбы скатился до гнусных домогательств… Страшно представить, что бы со мной было, позволь вы его брату увезти меня в Московию.

– Но его брат Павел не таков.

– Да… Эти московиты столь же разные, как литвины и поляки. Но почему-то страстью ко мне воспылал наихудший образчик их народа. Мне казалось опасным покидать замок, отец привез меня в Краков. Здесь с ужасом узнала, что вы не уехали с королем, а заточены в настоящей клоаке! Мир несправедлив.

– Я не ропщу. Судьба дала мне тяжкие испытания, но и наградила знакомством с вами, Эльжбета.

Эта песня Милен Фармер мне нравилась всегда. Здесь, в вавельском подвале, среди крыс, одиночества и безысходности, порой казалось, что она написана специально про меня, брошенного в темницу: «Вокруг все хаос, все мои идеалы: испорченные слова… Я ищу душу, которая смогла бы мне помочь»… И ангельская душа Эльжбеты явилась на мой беззвучный зов! Теперь хватит сил, чтобы вынести любые испытания.

– Как печально звучит… Этого стихотворения не было в присланных книгах.

– Неужели вы прочли их все?!

– Стихи – дважды и трижды.

– Тогда единственное, о чем сожалею, так это о невозможности подарить вам еще один сундучок.

– Я тоже сожалею о многом. В том числе, что была с вами излишне холодна. Ваши поступки порой вызывают трепет, но они продиктованы своей логикой и необходимостью, не смею больше вас судить за них.

Если бы с ней согласился краковский судья! Светлый силуэт платья и накидки едва был виден в полумраке, черт лица я почти не различал, их услужливо дорисовала память.

Идиллию прервал стук чем-то железным по решетке двери.

– Ясновельможная пани! Пшепрашам, свидание окончено.

Она порывисто шагнула вперед, ухватив меня за скользкую, отвратительно грязную руку.

– Сеньор! Не в моей власти добиться вашего освобождения, отец едва смог выхлопотать разрешение на этот единственный визит. Вас держат по личному приказу Сиротки, только он может отменить приказ. Но вы мужайтесь! Что-то наверняка переменится в этом мире. Я ухожу, но я с вами!

Следующая ночь не принесла сна. Я бегал по камере, натыкался на стены, пугал крыс. Наверно, этот подвал не знал более счастливого узника… Но радость встречи постепенно растворилась, изношенная от постоянных ударов о безысходность заточения.

В оконце залетели брызги дождя. В камере сыро и зябко. Начался октябрь. С ним пришел кашель. Станислас один-два раза в неделю приносил кружку теплой воды в дополнение к обычной холодной, которой запивал баланду, это и все лечение.

Только благодаря тюремщику я знал, какое число. Иначе сбился бы со счета. Но зиму в любом случае не пропущу, когда в окошке завертятся снежинки, а сырость на полу замерзнет, подернувшись льдом.

Риторический вопрос: если Генрих ничего не сделал, чтобы помочь отправившемуся за него в заложники дворянину, он хотя бы вспоминал о бедолаге?

На риторический вопрос не требуется ответа.

Станислас больше не появлялся. Наверно, его перевели на другую службу в краковской страже. Единственным событием в течение суток осталась доставка похлебки с куском грубого хлеба и воды.

Я похоронен заживо… И, наверно, скоро тронусь разумом.

Холодало с каждым днем, светлое время все короче. Мой внутренний календарь давно сбился. Конец октября или ноябрь? Приносящий помойную еду тюремщик не удостоил меня ответом.

– Сеньор! Сеньор де Бюсси! Вы живы?.. Так ест! Пан пошевелился!

Сумасшествие приносит галлюцинации. Иначе не объяснить, каким образом в мрачном подвале прозвучал голос Зенона, моего беглого вороватого лакея.

– Отпирай же, холера ясна!

Скрипнули ключи. Явственно послышалось кряхтение Станисласа, его не спутать ни с чем. Слух, пострадавший в июне, в этом безмолвии обострился до невероятия. А ругался на него Ясь… Наверно, воображение собрало воедино всех персонажей моего недавнего прошлого.