Сергей Москвин - Пифия-2. В грязи и крови [litres]

Да еще навязала мне в компанию своего калеку-попика, который гордо именует себя отцом Ярославом, а сам выглядит как бродяга, которому самое место на церковной паперти. Смешно. Этот поп сам нашел меня в баре, хотя я думал, что он проваляется в лазарете не меньше недели. Вру, ничего я не думал. Я вообще забыл о нем. Кто он такой, чтобы о нем помнить?! Никто – просто ее попутчик, друг-приятель, даже не любовник. А вот поди ж ты, взялся ей помогать, а заодно и мне. Но мне его помощь – как собаке пятая нога. Вытащил меня из бара и заявил, что пойдет со мной на Киевскую. На Киевскую!

Я всегда подозревал, что церковники – люди с придурью, но этот особенно. Сам еле ноги переставляет, а еще куда-то собрался. Главное, как-то узнал, что красные с фашиками кордоны с Театральной сняли. Повыступали друг перед другом, побряцали несколько дней оружием – и успокоились. Как малые дети в песочнице, ей богу!

Про бога – это от попа-святоши. Он его постоянно поминает – молится. Упадет на колени и крестится, только не правой рукой – от той лишь обглоданная культя осталась, – а левой. Смешно смотреть. А бормотание его нудное, даже слушать противно. Я бы и не слушал, но не получается. Поп, вроде, и не лезет со своими проповедями, а в разговоре – самом обычном разговоре! – что-нибудь обязательно ввернет или о боге, или о душе. Но с ним хоть поговорить можно, а Стоун с Кирпичом только и умеют, что глаза преданно таращить да кивать.

За разговорами кое-как добрались до Кольца. Из-за попа пришлось отправиться на Киевскую через Рейх. Она с ним на Площади Революции такой переполох устроила, что попика там бы точно пристрелили, даже в моем присутствии. Его руку на Театральной немного подлатали, но крови попик потерял изрядно и под конец пути еле ноги волочил. Я вообще не представляю, как он со своей обгрызенной рукой отмахал два перегона. Наверное, продержался только благодаря спецпрепаратам, которые она щедро отсыпала ему из моих запасов. На Краснопресненской сдал его в лазарет. Может, его там даже немного подлечат. Интересно, он будет помнить мою доброту?

Сейчас сижу в кабинете начальника станции, которого послал организовать отдельную дрезину, чтобы со всяким быдлом в одной вагонетке не трястись. Оказывается, не все машинисты согласны ехать на Киевскую: боятся, но никто не может толком объяснить – чего. Пока пресненский начальник бегает по платформе в поисках пассажирской дрезины и тр… (чуть не написал «трезвого») храброго машиниста, вспомнил про свои дневники – сижу вот, записываю.

А что еще делать? Поп в лазарете, теперь не то что выпить – даже поговорить не с кем. Впрочем, насчет «выпить» – дело поправимое. Когда шли сюда, я как раз приметил очень уютный бар. Французского или хотя бы армянского коньяка там, конечно, не найдется, но и мне иногда нужно быть ближе к народу. Так она однажды сказала. Или не она. Да какая разница!»

Самогон здесь подавали в пол-литровых стеклянных бутылках коричневого цвета. Родные наклейки с бутылок давно отскребли, но Стратег еще помнил, что в прежние времена, до Третьей мировой, в такой таре продавалось пиво – кажется, «Велкопоповицкий Козел». В общем, название весьма символичное. Как раз для собравшегося в баре быдла.

За соседним столиком расположились мелкие торгаши, обмывающие удачную сделку. Как обычно, после болтовни о трудностях торговли разговор переключился на страшилки, без которых не обходится ни одна застольная беседа.

– Слыхали? – спросил один, плешивый мужик в расстегнутой телогрейке. – Красные с фашистами опять сцепились. На Театральной тьму народа положили. Чуть не полстанции. Представляете из-за чего – бабу какую-то не поделили!

– Красные с фашистами из-за бабы? – недоверчиво скривился другой. – Брехня!

– Ну, почему? – возразил ему третий. – Если та, например, как Елена Троянская…

Стратег изумленно вытаращился на знатока античной классики: обычный, довольно щуплый мужичонка лет сорока или пятидесяти, в темно-зеленом свитере с засаленным воротом, из которого торчала тощая шея с выступающим острым кадыком.

– Если бы красные похитили или убили Валькирию – про нее, кстати, давно не слышно, – думаю, фюрер мог бы Москвину войну объявить.

– Думаешь, у фюрера в его гареме баб мало? Другую бы любовницу завел.

– Баб, может, и много, а таких, как Валькирия, больше нет, – уверенно заявил знаток античной словесности.

– Давайте тогда, чтоб войны не было, – сказал плешивый, поведавший о бойне на Театральной, и поднял наполненный стакан. – И чтоб эта… Валькирия вернулась.