Валерий Большаков: Пират

Палицы-макуавитли скрестились, глухо клацнув.

— Умри!

— После тебя, пожиратель помёта! — выдохнул Ташкаль Тёмное Облако.

Он изнемогал, его стёганые доспехи из ватных накидок были липкими от пота и крови.

А вокруг словно морок сгущался, душной мглою, мутным маревом затягивая мир, пригашивая полуденное сияние, выстуживая души зябким, зловонным веянием Шибальбы, безрадостной преисподней.

Скоро они ступят за край и познают «исчезающее»… [1] «Исчезающее» — так переводится название Шибальба. Майя полагали, что в этом мире мёртвых их ждут пытки, посредством которых владыки Шибальбы разлучали души с телами.

Иного не дано — воины Кетцалькоатля наступали неотвратимо.

Смуглые тела тольтеков, исполосованные белыми, синими, чёрными, жёлтыми и алыми чертами боевой раскраски, казались заговорёнными от стрел и копий.

Ничто их не брало, а вот силы майя таяли, защитников священного города Чичен-Ица становилось всё меньше и меньше.

Ещё немного — и мокрая спина Ташкаля коснётся изукрашенных резьбою камней основания пирамиды Ицамны — последнего оплота осаждённых.

Подступила тоска, его сердце словно сжала холодная рука Сипакны, демона подземного царства.

Прежний мир сделался зыбким, уходя в область преданий.

Всё истлевало и обращалось в прах — размеренная жизнь, чеканный ход дней, любовь и смерть, славное прошлое и туманное будущее.

Смердела разжиженная кровью земля, чадили догоравшие хижины, людской вой мешался с криками всполошившихся птиц.

— Прими свою смерть, жалкий майя! — зарычал противник Тёмного Облака.

Судьба распорядилась так, что против Ташкаля выступил сам полководец завоевателей, коренастый и плотный тольтек.

В доспехах из кожи крокодила, в юбке-фартуке, в яркой накидке, могучий полководец-након метался, то отшагивая и уклоняясь, то нанося удары.

При каждом выпаде колыхались перья белой цапли на его тяжёлом шлеме из головы ягуара, звякали яшмовые ожерелья и кривилось горбоносое лицо.

— Умри! — взревел након, замахиваясь.

Тёмное Облако отшагнул, ставя ногу на первую ступень пирамиды Ицамны, высокую и очень узкую.

Он ступал боком, отбиваясь от наскоков врага.

Чем выше поднимался воин, тем шире распахивалась Чичен-Ица.

Гордые храмы и дворцы, ступенчатые пирамиды, рвавшиеся вверх, и жертвенные колодцы-сеноты, опадавшие вниз, многоэтажные башни и галереи…

И, куда ни глянь — тольтеки, тольтеки, тольтеки…

Вражьи перья трепетали по всему городу, не знавшему стен. Гулкая дробь барабанов и вой длинных труб сливались с грозным рёвом захватчиков.

— пели они,—

— Бей их! — вскричал Ицкуат, молодой воин, восходивший на пирамиду по левую руку от Ташкаля.

Прогудели увесистые копья, поражая бойцов Кетцалькоатля, упорно лезущих следом за майя.

Их тела покатились вниз, но ряды тольтеков сомкнулись снова, заполняя бреши.

Сердце Ташкаля колотилось о рёбра, само будто стремясь наружу, дабы оросить горячей кровью жертвенный алтарь.

«Уже скоро…» — мрачно усмехнулся воин.

А город распахивался всё дальше и дальше, вот и маисовые поля завиднелись, и светлые ленточки дорог, стягивавшихся к Чичен-Ице…

Ташкаль взобрался на самый верх белокаменной пирамиды, к храму Ицамны.

В глазах у него темнело от слабости и чудилось — то открывался ему сам ад, из мрака которого тянуло промозглой сыростью, а в черноте разгорались красным очи Хун-Ахава, владыки мира мёртвых…

Последним усилием в жизни Тёмное Облако стряхнул с глаз пелену и узрел самого халач виника, Верховного правителя, застывшего у входа в храм.

— О человечнейший и милостивейший господин наш, — прохрипел воин, склоняясь перед владыкой, — любимейший и достойный большего поклонения, чем все драгоценные камни, чем все богатые перья! Мы не смогли…

Услыхать ответ Ташкалю было не дано — страшный удар палицей настиг его…

…Сухов вздрогнул и проснулся.