Ольга Хожевец - Отрыв [СИ]

Вернувшись на базу, я поинтересовался насчёт Брыка. "Не нашли", - сказали мне. - "А маячок?" - удивился я. - "Молчит. Если угодил прямо под взрыв..."

Это уже было странно.

Признаюсь - я хотел наплевать и пойти спать. В конце концов, функции надзирателя я на себя брать не собирался. Но беспокойство не проходило; смутное ощущение - то ли беды, то ли неявной некой опасности - грызло исподтишка и теребило нервы. И я, хорошенько выругавшись, отправился искать Брыка.

По сравнению с теми, кто пытался обнаружить его раньше, у меня была фора: во-первых, я точно знал, что авторитет не угодил под взрыв, во-вторых - примерно представлял направление, в котором он удалился. Брык явно торопился - неразбериха после пробоя давала ему очень ограниченное время - а значит, петлять и путать следы вряд ли бы стал.

В интересующей меня части базы строений было немного: резервный продовольственный склад - этот опечатан и защищён; ещё парочка резервных же складских помещений со всякой всячиной - аналогично; неработающая, использовавшаяся только в период строительства котельная с прилегающими санитарными помещениями - вот это уже интересно. Эта если и заперта, так только символически.

В котельной я его и нашёл.

Занималось утро. В небольшую полуподвальную каморку с торчащими тут и там обрезками каких-то труб свет попадал сквозь пару крошечных грязных окошечек, расположенных почти под потолком; оранжево-розовые лучи с трудом пробивались сквозь пыльный пластик, расплывчатыми цветными пятнами подсвечивали языки заплесневелых потёков на стенах. Внизу же густела сумеречная серость, и пол каморки поначалу показался мне чёрным, будто заляпанным дёгтем.

Ненавижу рассвет. Самые пакостные события в моей жизни почему-то упорно предпочитают происходить именно на рассвете.

Брык лежал на полу, затылком привалившись к грязной стене, совершенно голый, широко разбросав руки и ноги. А то, что показалось мне дёгтем, было его кровью; она растеклась по полу, тускло поблёскивая поверхностью, неопрятными кляксами пятнала низ стены, коростой покрывала тело. Первой моей мыслью, как только я осознал увиденное, было - невозможно, чтобы в человеке помещалось столько крови; второй - невозможно, чтобы человек, потерявший столько крови, ещё мог жить.

Потому что Брык был жив. Он открыл глаза мне навстречу, и на фоне этого кровавого кошмара белки глаз блеснули неестественно ярко; ещё он сказал:

- Псих, помоги мне.

Голос его звучал, как шелест осенней листвы в безветренную погоду.

Я встал на колени прямо в чёрную лужу. Трогать окровавленное тело было страшно, но иначе я не мог понять, не мог разобраться никак, где же у него раны; поначалу вообще мелькнула безумная мысль, что у Брыка содрана кожа; потом я с облегчением убедился, что это не так. Ран было много, самая большая пересекала живот поперёк почти на уровне пупка, другие располагались в странных местах: по несколько глубоких разрезов подмышками и в паху с обеих сторон.

Я спросил:

- Брык, что ты сделал?

Короткий смешок - будто сухой сучок сломался.

- Капсула, - прошелестел он. - Поводок. Вон.

Брык шевельнул пальцем.

В том месте, куда он указывал, валялся принесённый явно извне обломок бетона, а вокруг все было залито кровью, и я не стал проверять, лежит ли там раздавленная капсулка. Раз маячок молчит - наверное, лежит.

- В кишки засунули, сволочи, - просипел Брык. - Я... сначала в других местах искал. Потом... понял. Обратного-то... пути... уже не было у меня. Кровищи... выпустил... Нашли бы тут... по маячку - всё одно концы... - Он заволновался, зашипел полузадушенно. - Ты... смотри, не вздумай меня в лазарет сдавать, слышишь, Псих? Ты ж... знаешь. Сам... под расстрелом стоял. Лучше... так.

- Идти куда собрался? - спросил я, торопливо раздирая на полосы тельник. - К ирзаям?

- Не... майся дурью, Псих. Что ты... этими тряпочками... заткнёшь. Возьми... иголку да зашей. Иголка... есть у тебя?

Иголка была - по перенятой солдатской привычке заправленная вместе с ниткой в шов воротничка. Вот воды не было, не было никакой дезинфекции, да вообще больше ничего - даже нормального света.

Зато было чёткое понимание: если сейчас нас тут найдут - не поздоровится обоим. Никакие отмазки не спасут.

Чёрт.

Одно короткое мгновение я колебался.

Потом покрутил в пальцах неудобную, слишком короткую иголку, поддёрнул зачем-то нитку, примерился и принялся шить.

Стежки я клал через край, почти наощупь, стараясь потуже стягивать швы. Руки от крови моментально стали скользкими и липкими, пальцы с трудом удерживали иголку; несколько раз я едва не терял в глубине судорожно подрагивающей плоти свой единственный инструмент. Иногда попросту не мог понять, что и к чему здесь нужно пришивать. Из дыры в животе лезли кишки - я запихивал их обратно, а они лезли все равно, словно отчего-то им стало мало места в привычном обиталище. Нитка быстро кончилась, и я стал дергать другие из швов робы; эти были тоньше, и резали тело, если потянуть слишком сильно, и иногда приходилось переделывать всё заново, опять и опять пропихивая иголку в толщу уползающих из-под пальцев мускулов. Изредка поднимая глаза от раны, я всякий раз натыкался на взгляд Брыка - вприщурку, чуть насмешливый. И я ни разу не видел, чтобы он хотя бы закусил губу.