Геннадий Башунов - Продавцы грёз. Том второй

Как же болит голова.

Зато теперь он знает, что ему делать.

Халн то ли рассмеялся, то ли расплакался. Из его глаз потекли слезы. Он потянулся к кобуре.

Сперва он разрезал трофейным лучеметом сводящий его с ума полуприцеп. Потом — тех, кто над ним смеялся. Затем просто бросил оружие в кобуру и зашагал подальше отсюда.

Сначала нужно поесть, чтобы восстановить силы. Потом он пойдет в Северный.

А там просто убьет их всех.

— Раб спокойный, уравновешенный, покорный. Крепкий. Может выполнять тяжелую физическую работу. Хорошо дерется, но для хозяев не представляет никакой опасности.

— Бойцовые ямы закрыли, о чем ты прекрасно знаешь. Да и тяжелые работы выполнять ему не придется. Меня интересует одно — не сильно ли он меченый? А то знаю я ваши методы воспитания.

— Лицо, как видите, чистое…

— Да что мне лицо, по лицу вы никогда не бьете. Спину показывай.

— Эй, повернись!

Я послушно встал и, глядя куда-то в землю, повернулся спиной к покупательнице. Теперь можно было поднять глаза, но смотреть на рожи своих приятелей по несчастью не хотелось. Меня от них тошнило.

— Рубаху-то сними.

Я стянул лохмотья, едва прикрывающие мою спину.

— Раз… три… пять, — сосчитала покупательница. Ее голос был хриплым, пропитым и прокуренным. — Значит, действительно покорный.

— Эти шрамы он получил за драку с другим рабом, — солгал Гир, скрещивая дрожащие руки на груди. — За порчу товара надо платить, не так ли?

— Конечно. Сколько ты за него хочешь?

— Десять тысяч.

— Оч-чень смешно, торгаш. Две с половиной, не больше.

— Вы посмотрите, какие мышцы. И покорный, как месячный барашек. Вы берете его для определенных целей, госпожа?

Короткий хриплый смешок.

— Для каких целей женщины моего возраста и достатка берут смазливых и покорных молодых рабов?

— Может, ему снять штаны? Вы посмотрите…

— Содержимое его штанов будет интересовать меня дома, когда он вымоется и выведет вшей. Две с половиной тысячи.

— Быть может, восемь с половиной?

— Две с половиной. И ни кредитом больше. Я что, похожа на дуру?

Дальше я не слушал. Гир всегда назначал цену в три-четыре раза выше рыночной, а потом торговался до посинения. Так что, если моя покупательница накинет хотя бы пару сотен кредитов свыше условных двух с половиной тысяч, то мне придется стать рабом для сексуальных утех тощей, судя по увиденным мною ногам, сорокалетней бабы с прокуренным голосом.

Я с трудом подавил ярость. Это становилось все сложнее с каждым разом. Впрочем, кроме дрожи в руках меня ничто не выдавало — взгляд мой блуждал по полу клетки и грязным ногам других рабов. Не смотреть в глаза хозяевам — вот первая наука, которую я выучил, когда караван выдвинулся из города работорговцев. И цена была высока. Пять ударов плеткой никому не покажется малой ценой, ведь так? Кому-то хватало и одного. А притворяться не так уж и сложно.

Почти всю зиму я просто пролежал или просидел в своей клетке, уставившись в одну точку. Единственным моим собеседником был раб, у которого на правой руке не хватало двух пальцев. Он все надеялся, что его выкупят весной родственники, собственно, и продавшие его за долги в рабство. Я не пытался его разубедить: из города работорговцев ему некуда бежать, а лишать человека последней надежды на спасение — слишком жестоко.

Несмотря на довольно скудную кормежку, я нарастил на кости немного мяса. Состояние, в котором я пребывал, напоминало какой-то стазис: я практически не тратил энергию, то задремывая, то бодрствуя, находясь при этом в практически полной неподвижности. Даже мысли не шли мне в голову. Единственное место, где я тратил силы — это Отражение. Впрочем, и та рутина не отличалась большой разнообразностью. Вообще не отличалась, если честно. Девочка, что носила мне еду, лишь изредка спрашивала не передумал ли я и, получив отрицательный ответ, уходила.

В конце концов, однажды трехпалый не пришел. Через два дня я проснулся практически в полной тьме: мою клетку завесили брезентом, оставив в углу еды и воды на несколько дней. Уже через пару часов поселок работорговцев двинулись в дорогу.

Через неделю племя «змей» взяло штурмом какую-то деревеньку, и меня не глядя вытащили из клетки и приковали к общей цепи. Так я превратился из избранника «благодетелей» в обычного раба, которому за непокорность можно всыпать пять плетей. Но я даже почти не помню тот момент — «стазис» все еще продолжался. Я буквально замкнулся в себе, не реагируя на внешние факторы. Впрочем, если не это состояние, я бы сбрендил за все эти месяцы практически полного одиночества.