Светлана Кузнецова - Дворец для рабов [litres]

Парень кивнул, соглашаясь.

– А этот Кинг… – начал он, чтобы немного разрядить обстановку.

– Дам почитать, – пообещал Немчинов. – Думаю, Кай не против небольшого разорения библиотеки.

– То есть ты не спросил, можно ли прихватить книги?

– Сам виноват, – фыркнул Немчинов и улыбнулся. – Решил показать аттракцион неслыханной щедрости, а со мной подобное чревато. Меня пальцем помани, я руку по локоть отгрызу, – и рассмеялся.

Тим передернул плечами и скрестил на груди руки, чтобы было незаметно, насколько сильно они дрожат.

– Извини. После кладбища шутить про откушенные конечности явно не стоило, – повинился Немчинов. – Что касается Кая, то он никогда не проявлял мелочности. А даже если я и унес том, дорогой его сердцу, нам же лучше.

– Почему?

– Примчится – хоть повидаемся, а то я уже скучать начал.

Болото стояло тихое, бесшумное. Не колыхалась даже черная мертвая вода. И оживать оно явно не собиралось. По мнению Тима – и хорошо. Пляски ведьминых огней, которые нет-нет, да замечал кто-нибудь раз в месяц по пьяни, он сейчас не вынес бы.

– Останемся здесь?

– Наши часто сюда приходят, – парень постарался не сильно улыбаться, произнося это. – Точного местонахождения поселка я не помню по-прежнему, но о нас наверняка доложат… уже доложили, я думаю.

– То есть опять выспаться не дадут, – сказал Немчинов и притворно тяжело вздохнул. – Прибегут, примутся фонарями в глаза тыкать, кричать на ухо: «Кто такие?!» да «Как звать?». Потом тебя разглядят, еще больше шума поднимут, еще и обниматься полезут, и хорошо, если только к тебе.

– Почему?

– Ненавижу, когда бока мнут.

Тим рассмеялся.

Ганзеец передал ему одеяло. В нем особого толку не было, но захотелось соблюсти ритуал.

– Успокоился?

Тим кивнул.

– Тогда спи, братец Иванушка.

Парень фыркнул.

– Ну, а как тебя еще назвать? И не волнуйся, свою сестрицу Аленушку обязательно встретишь.

– Я и не волнуюсь. Не согласен только.

– Что обозвал Иванушкой-дурачком?

– Братцем и сестрицей.

– Помоги… пожалуйста… – голос вплыл в сознание, разгоняя вязкое марево из снов и навязчивых образов.

Тим не помнил, что именно ему снилось. Кажется, куда-то бежал, звал, хотел успеть, но неизменно выходил на одно и то же место, блуждая кругами то в темном лесу, состоящем от силы из десятка деревьев, то в подвалах и тоннелях. Станция, на которую однажды вышел, была необычной: удивительно чистенькой, блестящей мрамором и серой плиткой на полу, со слишком ярким освещением, бьющим по глазам.

– Подходи-налетай! – крупный, лучащийся довольством и здоровьем мужик с черными блестящими глазами и выдающимися усами продавал кругляши колбасы, улыбался и размахивал руками, привлекая внимание. На станции он выглядел одновременно и чем-то чужеродным, и правильным. Казалось, он находился здесь вечность, как и эти колонны, высокий свод, пути, по которым положено ходить поездам.

Рядом с ним расположились продавцы курток из свиной кожи. В отдалении, постелив на пол брезент, два челнока торопливо раскладывали всякую посудную утварь: чайники, кружки, котелки, кастрюли и миски – все из белоснежного фарфора. На некоторых летели черные птицы, на других не имелось никакого рисунка вообще.

– Ярмарка! Ярмарка! – весело орал кто-то, но, сколько бы парень ни вертел головой в поисках крикуна, не увидел никого. Станция, если не считать торговцев и его самого, оставалась безлюдной. А еще здесь как-то по-особому вольготно дышалось, свежий ветер играл волосами, из тоннелей доносилась мелодия – вроде и привычная, но незнакомая, всегда разная, неподвластная запоминанию.

– Все метро нынче – одна сплошная ярмарка, – неожиданно произнесли совсем близко. – Ярмарка уродов. Ну да кому я объясняю? Ты ведь потому и сбежал, – сказал старик. Тиму он был знаком, но именно сейчас из головы напрочь вылетело, откуда именно.

– Я вовсе не… – начал парень.

– Не спорь, – потребовал тот вроде и серьезно, но смеясь глазами и довольно щурясь. – А вообще молодец, не засосало.

Тим решил не интересоваться, о чем он говорит, внутренне догадываясь, но не в состоянии сформулировать четко. Москва на поверхности и метрополитен внизу внезапно представились частью одного целого: двумя кольцами, входящими друг в друга с вечным биением жизни, хаотичным наверху и упорядоченным внизу. Однако после катастрофы все изменилось. Москва стала ловушкой для выживших и всех тех, кто в нее приходил. Из города невозможно было выбраться, но ему это удалось, причем не в одиночестве.