Ольга Ворон - Сезон охоты на единорогов

Так. С обязательной частью нашей светской беседы разобрались. Ключики-пароли сошлись. Мы с тобой одной крови… Что дальше-то?

Дальше оказалась вторая бутылка. Пока Просо разбирался с пробкой, — подбросил веток в костёр и почти незаметно убрал ствол подальше. Не от греха — от стыда — подальше.

Ведь следующий тост — тост внутренней сути. И либо Просо первый поделиться своей, либо на том мы и закончим обмен любезностями.

Жаня подал мне бокал, заполненный до краёв:

— За отмеченных крыльями!

Вот так вот! Конечно, это он не про себя. Тарха, отмеченного Силой, я бы признал сразу, как увидел. Значит, про мальчонку. Можно было, конечно, предположить, что Чуда неординарен, но чтоб настолько! Я ждал увидеть в нём будущего веда, но никак не Меченного. А по слову Просо оказывалось, что судьба мальчишки — поединок с судьбой и борьба за человечность. И сидящий передо мной воин — его страж. Так ли всё это или только фантазия молодого тарха?

— За отмеченных! — Приподнял я принятый бокал.

Пока пил, старался не особо заметно смотреть на Евгения. Но тот был спокоен так, словно не он минуту назад сообщил противнику весть о предназначении ближнего. Одна беда — не чувствовал я в его словах лжи. И искренности не чувствовал. И что лучше — верить или нет — не мог для себя решить.

Выпили. Разлили.

Со своим тостом я не стал торопиться. Очень сложно в два-три слова выверить мою жизнь, моё нутро вывернуть наизнанку, раскрыть нараспашку и показать всё то, что для себя и про себя назову опорой души. Как я жил последние пять лет… Мама родная, как же я жил! Выжженный, обезжизненный, до остатка выжатый смертью близких и значимых, и тем, что последовало после… Три года выслеживания и охоты, порождённой чудовищной клятвой. Один день опьянения от мести. И вот уже два года по самым тонким и заросшим тропам вдалеке и от тэра, и от людей. Скрываясь от собственной тени. Бегущий. А смерть никогда не отстаёт. И бывшие братья никогда не отступят. Мама родная, как же я жил… Как же я живу-то!

— За держащихся за лезвие…

Просо молча смотрел на меня. Приподняв бокал и замерев так. В прищуренных глазах — память. Что ж. Приятно, что признают. Даже, если с таким опозданием. Видимо, слава моя не устаревает. И это естественно, раз плата за голову растёт.

— Борислав из Ляле-хо? — Тихо спросил он, наконец. — «Кремень»?

Скулы свело от напряжённого сокрытия желания расхохотаться, от желания вскочить и размазать его потемневшие глаза по лицу, от желания боли. Накатило, заставляя сердце судорожно дёргаться в грудной клетке, а жилы трещать от напряга. Кровавым туманом стало застилать глаза.

Судорожно сплёл пальцы в знак, восстанавливающий нутро.

Отвёл взгляд, сосредотачиваясь на дыхании. Лишь бы никто в этот момент не дёрнулся, не потревожил, не… Главное — дышать. Дышать.

Пока не стало, наконец, отпускать.

Мне хватило сил удержаться, а ему — принять моё признание.

— За ранящих ладони, — тихо подтвердил Просо.

Горло перехватило спазмом, а рука послушно поднялась, принимая ответ тоста. Евгений не обвиняет. Он скорбит. Скорбь по выжженной душе того, кто мстит за смерть значимых людей. Месть — меч, который держат за лезвие. Месть — это оплата вне закона. То, что оплачивается дважды — чужой смертью и своей жизнью.

— За неразрывность круга!

Теперь стало понятно дневное происшествие. Сразу вспомнилось, как Жаня молча склонился и поднял погружённого в сон мальчика. Мы не обменялись приветствиями, но опущенное оружие говорило само за себя — и он уходил с прямой спиной. И не было в том ощущения проигравшего. Оба они — и мальчик, и страж его — в убежище, за очерченным кругом, в мнимой недостижимости, в постоянном напряжении ожидания атаки. Каким же опасным показалось Евгению моё невольное общение с охраняемым им! И как, наверно, тяжело ему защищать ребёнка, непоседливого и своевольного, чувствующего свою силу и правоту во всём.

— За неразрывность круга.

Одно только меня теперь смущает — от кого можно прятать в этой глуши Меченного, за жизнь и сохранность которого любая школа не пожалеет воинов? От кого прятать того, ради которого, прекращая вражду и забывая распри, десятки и сотни одиночек, оставшихся в живых после последней битвы, встанут рядом и, если так будет нужно, падут? Или, всё-таки, «меченность» Чуды — лишь фантазия Просо, лишь его мечты о великом служении?

Но настала моя очередь тоста.

— За снятые обереги!

Разные есть обереги. Есть те, которые силу хранят, но есть и такие, которые позволяют скрыть, запереть силу разрушения в человеке. Те, которые позволяют не причинять боль и страдание близким и далёким. И не так сложно догадаться, что о них я говорю. О том, что мои внутренние запреты сняты. Что сила моя истекает в мир свободно. Что готов убивать всё и всех. И он сам не в безопасности рядом со мной. И о том, что моя дорога ещё не окончилась, чтобы начинать новую.