Виталий Храмов: Катарсис. Северная Башня

Авоська. Блин, ностальгия. Я – помню.

Инструмент мы тоже отлили. Из той же стали – на две трети рубиновой. Лёгкие, прочные, нержавеющие. Те же заготовки под пассатижи, мой давешний бзик. Но в том-то и дело, что заготовки. Их ещё обработать надо. Занялись этим, когда поняли, что уголь – тю-тю. На остатках топлива и сплава делали инструмент. Поздно вспомнили. Слишком поздно. Как говорил классик строительства социализма в отдельно взятой стране, делать надо не производные, а производить средства производства. То есть не рыбу, а удочки. Вот! Только вспомнил я великого, когда уже средства производства иссякли. И наступил топливно-энергетический кризис. Одним словом, не стало угля.

После схватки с кукловодом, на эйфории от богатой, почти бесценной добычи казалось – нам море по колено. Сам же себя и отдёрнул, когда выстроили навьюченных коней в походную колонну.

Напомнил Долу про треугольники на слитках. Дол кивнул, исподлобья осмотрел лес, повернул стопы свои на север.

– Круг сделаем, – говорит, – ты не против?

– Нет. Нам чем севернее, тем приятнее. Люблю мороз.

– Недолго осталось. Смотри, капель начинается.

– И это – всё? Вся зима?

– А ты какую зиму хотел?

– Ну, я привык, чтобы снега – по крышу, чтобы мороз – аж деревья лопаются, чтобы метель выла и с ног сбивала.

Смотрят на меня, как на душевнобольного. Вздыхаю. А может, так и есть? Ведь мы любим такие, смертельные для всего живого, условия нашей Сибири. Любим. При морозе в минус двадцать пять в прорубь ныряем. Как будто мало нам! Если со стороны смотреть, больные. Склонные к суициду, мазохизму пофигисты. Может, так оно и есть?

– Это где же такие зимы? – удивляются мои спутники.

– Дома. Там. На севере. Где мороз. Где…

Под приподнятое настроение, песни и беседы дорога всегда короче. Изменчивость восприятия. Хоть и своими ногами шлёпали по грязи, но шли быстро. Груз везли кони, мы – рядом, налегке. Нам, моей команде, были выделены три коняшки, что похуже. Но я же помню, что дарёному коню под хвост не заглядывают, загрузили багаж – освободили плечи – огромная благодарность! Коней вели я, Молот и Пятый – кони одинаково боялись и Кису, и Корка. Меня тоже, но не так, как Корка, которого они считали диким хищником. Меня – просто большим и опасным дядькой с прибабахами в голове.

Корк свой медвежий шлем не снимал, даже без ременной сбруи и подшлемника, щит тоже тащил на спине, стянутый верёвками, как букварь в авоське. Как ребёнок и новая игрушка. Если бы смог надеть нагрудник и остальной доспех, шёл бы в них. Но там ещё дорабатывать надо. Сейчас это просто куски жести.

Не заметили за чередой баек и забавных историй из жизни путников, как летели дни и километры. Не заметили, как мрачная чащоба скверного леса, с его хвощами-гигантами и хищными кустами, сменилась более-менее привычными зарослями деревьев и кустов. Бродяг мы разделывали как семечки, хищные твари держались подальше, не рискуя переходить дорогу такому сильному отряду.

И вот Гиблый лес сменился выжженной полосой, потом – явно рукотворными посадками быстрорастущей хвойной поросли, похожей на нашу сосну. Может, она и есть. Пахнет только не так. Запах отличается так же сильно, как сосны от кедра.

– Вот и прошли Гиблый лес, – говорит Дол, – заночуем у чёрных братьев.

Я спрашиваю, Дол рассказывает. Чёрное братство – орден Церкви Триединого. Один из орденов. Монахи носят чёрное, потому что прошли через ритуал изменения «я». Видимо, прошли через промывку мозгов и коррекцию личности.

Ритуал сомнительный, соблазнительный. Жестоко пресекается Церковью вне чёрных оплотов. И должен проводиться только добровольно со стороны жертвы. Даже преступникам даётся выбор – стирание личности и новая жизнь или палач. Дол говорит, что много и прочих добровольцев желают забыть всё и начать с нового листа.

Как же, с нового листа! Камень и один из охотников-воинов вносят замечания в рассказ, и я узнаю, что чёрное братство – билет в один конец. Прошедший процедуру коррекции личности принимает обет безбрачия и навсегда остаётся в Чёрной обители. Ну, у нас есть такая же хрень, но без ритуала. Один из видов монахов на Земле так же живут. Как это называется и деталей, не знаю. Всё же я атеист и вопросами религии не интересовался специально. Что прилипло само, то и знаю.