Владимир Добряков - Час совы

— И кто же такой вывод сделал?

— Ленин.

Платонов молчит и смотрит на меня исподлобья.

— Не заостряйся, Петрович. Я понимаю, что ты сейчас думаешь. Явился из будущего какой-то дядя и учит нас жить. Я не прав. Диалектически не прав. Каждый народ должен сам пройти через свои ошибки и беды, выстрадать их. Только тогда вкус победы будет по-настоящему сладок.

Платонов миролюбиво улыбается:

— Значит, говоришь, что товарищ Ленин сам признает, что разверстка была ошибкой.

— Ошибкой была не развёрстка, а то, что она затянулась дольше нужного времени. Нельзя было упускать важнейшие экономические моменты. Бытие определяет сознание, а не наоборот.

— Ну, с этим более менее ясно. А как с тобой быть? Как я понял, задача у тебя потяжельше нашей будет. У нас враг рядом, и мы знаем, чего он хочет. А ты врага своего не видишь и не ведаешь, какие у него цели. И, тем не менее, ты идёшь ему навстречу. И куда же ты сейчас пойдёшь?

Я смотрю на искатель и показываю рукой направление, обозначенное лучом. Платонов тихо свистит.

— Вот туда-то, друг мой сердечный, ты и не пройдёшь. Там станция. А на станции почти двести беляков: офицеры и юнкера, при трёх пулемётах и трёх орудиях. А ещё там танк. Мы сами имели вчера задачу: взять эту станцию. По данным разведки, там было человек пятьдесят, не больше. Да пока мы выдвигались, туда подошел эшелон с подкреплением. Мы сунулись, а нам так дали, что мы двадцать человек потеряли, в том числе и командира. Вот, сейчас я сижу и кумекаю уже не о том, как задачу выполнить, а о том, как этот участок фронта удержать. Беляки-то сегодня в атаку пойдут, а нам подкрепление подойдёт не раньше как завтра утром.

Я прикидываю: двести офицеров и юнкеров, профессиональных военных, три орудия, три пулемёта и танк. Не слишком многие из морячков увидят завтрашний рассвет. А фронт на их участке наверняка будет прорван. Ловлю себя на том, что механически прикидываю систему темпоральных уравнений, и усмехаюсь. Ну её, в Схлопку! Надо помочь им. Так или иначе, на станцию мне пробираться надо. И вряд ли с белыми офицерами я найду такой же общий язык, как с этим комиссаром.

— Попробую вам помочь. Я имею в виду, взять станцию.

— Не свисти, Николаич! Ты хоть и из будущего, но что ты можешь один-то?

— Ну, не один, а с вами. И потом, бывает, что и одна последняя соломинка ломает хребет верблюду. Особенно, если эта соломинка в полтонны весом.

— А ведь верно! Ты же военспец. Подскажи-ка мне, мил человек, как нам действовать?

— Не только подскажу, Петрович, но и сам буду действовать вместе с вами. Ну-ка, дай на карту взглянуть.

Оцениваю расположение сил по карте и предлагаю:

— Пойдём, посмотрим на местности.

— Оружие своё забери.

— На, возьми во временное пользование, — я протягиваю ему автомат.

Откидываю приклад и показываю на предохранитель-переводчик:

— В этом положении он будет стрелять как пулемёт, очередями. Но для этого нужен навык, а ты только зря патроны пожжешь. Поэтому, стреляй вот при таком положении, одиночными. Перезаряжать не надо. Один раз затвор оттянешь, патрон дошлёшь, а дальше он будет действовать автоматически. В магазине тридцать патронов. Бьёт он не хуже трёхлинейки. Потом вернёшь.

Платонов с уважением смотрит на автомат и вешает его на плечо. Пулемёт я оставляю в землянке. Мы выходим наружу. При виде комиссара с автоматом на плече и меня с пистолетом за поясом матросы застывают с раскрытыми ртами. Комиссар делает успокаивающий жест, и мы поднимаемся на вершину холма. Я опускаю светофильтр-бинокль, осматриваю поле и станцию. Вон артиллерийская батарея, а вон и танк. Вокруг него копошится экипаж. Готовятся.

— Вот что, товарищ комиссар, — говорю я Платонову, — Пусть комендор сосредоточит весь огонь только на их батарее. По танку он лишь снаряды зря израсходует: цель малоразмерная, подвижная. Полевая трёхдюймовка для таких задач малопригодна. Ему и так жарко придётся: один против трёх. Беляки тоже будут, в первую очередь, работать по нему.

— А танк?

— Это не его забота. Пойдём дальше.

— Слышал, Тарасенко? — говорит Платонов комендору орудия, — Делай, как сказано.

— Понял, сделаю, — отвечает Тарасенко с ноткой недоумения в голосе.

— Ты знаешь, Петрович, что такое кинжальный огонь? Только не говори, что это — огонь, который ведётся из винтовки с примкнутым штыком.

Платонов смеётся:

— Слышал про такое. Так ты предлагаешь сделать пулемётную засаду?

— Да. И сам в ней сяду со своим пулемётом. Больше того, сам и позицию оборудую, вон там.