Геннадий Прашкевич: Царь-Ужас

Часто после ласк Семен и Жанна просто валялись в постели.

Тоскующая по дому француженка, не умолкая, бормотала, нашептывала о своей далекой стране. Поначалу Семену французская речь казалась нелепым горловым клекотом, полным неясных носовых звуков. Одно время он считал, что Жанна простужена и не к месту предлагал клетчатый носовой платок, но потом привык, начал различать отдельные слова, а потом вообще многому научился. Жанна, очень откровенная в своих бормотаниях, считала, что французского языка Семен не знает, а потому и не думала, что он может ее понимать.

Но это было не так.

Цепкая память Семена постоянно работала, через полмесяца он понимал каждое слово любимой подружки. В любом случае, понимал гораздо больше, чем она думала. Просто по доброте душевной Семен старался не показывать этого француженке, чтобы уберечь дуру от душевных травм. К тому же с каждым днем Жанна нравилась ему все больше и больше.

Ну, а бормотание…

Да мало ли…

Одно время он считал, что Жанна вообще нашептывает ему про какой-то сумасшедший дом. Никак иначе быть не могло, ведь жили в этом доме настоящие сумасшедшие. Какая-то тетушка Розали, например, приобрела большие стулья, мраморные столы и кухонную утварь всего за сорок пять франков и теперь подает в маленьком кафе наваристый суп, пикантные сыры, закуски и, конечно, непременное «блюдо дня», ею самою изобретенное. Правда, напрасно гости стали бы просить добавку. Тетушка Розали, будучи социалисткой, сразу начинает орать, что ни за что не потерпит, чтобы какой-нибудь наглец съедал в ее кафе больше, чем на пять франков.

Может, Семен чего-то не понимал, но тетушка Розали казалась ему дурой.

Такими же дураками казались Семену постоянные гости тетушки Розали: некий Дэдо (грузин, наверное), приятель Жанны, и унылый приятель ее приятеля, имя которого Семен так и не смог запомнить. С приятелем и с приятелем приятеля Жанна надиралась в Париже каждый божий день. На десять франков (пять на каждого, не считая Жанну), качал головой Семен, можно было так сильно и не надираться. Конечно, существуют потребности, которые требуют сиюминутного удовлетворения, но все же…

– Они сумасшедшие? – не выдержал однажды Семен.

– Они художники, – гордо ответила Жанна. – Их ждет слава. Может, слава уже пришла к ним, а я все сижу в Японии. – И тревожно спросила: – Ты знаешь, что такое слава?

– Конечно, – ответил Семен уверенно. – На крейсере «Нахимов» служил комендор Ляшко. Мог выпить литр белой и не закосеть.

– Это слава, – согласилась, подумав, Жанна, – но маленькая. А настоящая слава, это когда тебя ругают во всех газетах.

– Я знаю, – кивнул Семен. – Когда кочегар Ищенко снес топором голову дракону с «Авроры», об этом писали в газетах. Но я тебе так скажу, – добавил он Рассудительно. – Я, например, сам одним пальцем поднимаю сто восемьдесят килограммов.

– Каким именно пальцем? – заинтересовалась Жанна.

Семен покраснел:

– Средним.

– Это тоже слава, – ласково согласилась Жанна. Она была маленькая и сладкая, а ее груди как раз приходились по ладони Семена. – Но я сейчас говорю о художниках. Они рисуют картины, которые потом не могут продать. Они так могут изобразить бифштекс, что потекут слюнки. Правда, настоящий бифштекс полезнее рисунка, – сказала Жанна, подумав. – Бифштекс можно нарисовать, но сыт им не будешь. У Дэдо, например, франки бывают так редко, что в Люксембургском саду он всегда сидит на общих скамейках, а не на платных стульях, как я люблю. Когда художники нюхают эфир, запах над мастерскими стоит такой, что любопытным соседям приходится объяснять, что так пахнет выдержанная абрикосовая настойка. В Париже за тридцать сантимов можно купить в аптеке большую бутыль эфира, – похвасталась Жанна. – Эфир хорошо усыпляет и не сковывает движений. Видишь много снов с чудесными сновидениями, правда, потом все болит. Так сильно болит, что можно выброситься в окно. А стекольщики стоят денег.

Семен слушал и кивал.

Его рука покоилась на нежной груди Жанны.

У Жанны были огромные притягивающие глаза, взгляд несколько исподлобья, капризные губы, но с Семеном она никогда не капризничала. Бедра и грудь Жанны волновали Семена, но он не ревновал. Эти сумасшедшие парижские художники, о которых она говорила, были очень далеко, к тому же от них действительно несло сумасшествием.

Тот же Дэдо.

Б ресторане Дэдо, как правило, заказывал рыбу, но не одну рыбу или порцию, а сразу, много маленьких рыбок. Они были посолены и поперчены, но, принимаясь за еду, Дэдо все равно густо посыпал рыбок перцем и солью, так ему, наверное, казалось вкуснее. Еще он таскал с собой какую-то книгу (Жанна не помнила – какую) и постоянно бормотал: «Белые волосы, белый плащ…»