Владимир Датыщев - Подчиняя вселенные

Наконец, после неожиданно неудачного выпада Ионы, Клипард извернулся и провел кислотником. Клинок прошел поперек тела Паладина, легонько разрезая плоть, покрытый бурыми пятнами белоснежный балахон, окрасился вишневой полосой крови.

Лястер плюхнулся наземь, сжимая на животе неглубокую царапину. Эта рана не была смертельной, или опасной, просто всемогущий и не знающий поражений боец был совершенно ошарашен видом собственного ранения.

— Я не дам управлять тебе миром! — громкое обвинение отбилось от неприступного фанатизма Лястера. Клипард поднял оружие над головой своего отца. Где-то очень далеко, за гранью его сознания испуганно вскрикнула Лиина.

— Управлять! — безумный блеск сменился болезненным блеском в глазах. В них, под лучами высоко стоящего накалившегося к обеду розового солнца, зажглась толика спокойного безумия. — Так убей, если сможешь! Я даже не подниму побратима!

— Да какой он тебе побратим, — брезгливо сплюнул вбок Антон, немного левее ног сидящего отца. — Тебя лишили сана! Ты — никто! Пустое место, плевок верблюда, гадость на губе собаки!

— Лишили сана? — внезапно захохотал, булькая горлом, Иона. — Мои рабы, которых я придумал и создал? Лишили меня несуществующего сана из несуществующего братства. Я их нарисовал, а они ожили! И лишили меня! Ха-ха-ха!

— Бездарный прыщ на заднице проститутки!

— Проститутки? — Лястер поднял пробитую голову, из глубокой раны в ней медленно потекла кровь — из-за напряжения открылось кровотечение. — Ты знаешь, что ты сын проститутки? Я имел ее как хотел! И она позволяла мне это делать за любые деньги! Слышишь? Ты рожден за восемь галаксиев! Ха-ха! За любую мелочь!

Месть заполонила глаза и душу Клипарда, пронеслась по бескрайним равнинам его светлого в любви внутреннего мира. С черного неба начал падать угольный снег, похолодало. Живность попряталась в норы и дупла, львы зарылись, словно медведи, в берлоги. На шелковую ссохшуюся траву валились мертвые туши падших коров.

Печальный бог уселся на квадратном метре едва заметной бледной лужайки, зябко кутаясь в тонкий серенький плащик с тремя заплатами на спине. Утлые, почти развалившиеся башмачки, правый бережно обмотан тонкой проволокой, но все равно пропускающий воду, сырой, зато никогда не просыхающий. Старенькие штанишки, которые когда-то носил детдомовский дворник. Заштопанные самой красивой женщиной на свете — сестрой Лючией из дома «У святого Клипарда за пазухой», носки. И зажатые в синем кулачке ВОСЕМЬ галаксиев, ровно столько стоил билет на корабль. Звездолет, способный забрать его отсюда, из злобной, не терпящей детей-сирот планеты.

Он собирал эти деньги долгие три года, работая чистильщиком обуви в катакомбах, хитростью сломав робота-конкурента. Цент за чистку — и пинок в спину. Оттуда и взялись протертые заплаты на сереньком друге со слишком длинными потрепанными лацканами, никогда не изменявшем в другие поры года, но таком холодном зимой. И всегда дуло через рукава и дырки на спине.

Перед богом стояла Месть. В количестве четырех здоровенных громил в потертых джинсовых комбинезонах портовых рабочих. Они смотрели на зажатые купюры в его руке и ехидно ржали, представляя, как будут сейчас пропивать их в ближайшем кабаке.

— Ты украл их, малой! — сказал Месть. — Украл у нас!

— Неправда, — ответил Господь, — я заработал честно! Работал, чистя обувь.

— Правда, парни, — смягчился один Месть, — я знаю его, он в подземельях сапоги шурует.

— Да пошел ты, — засмеялись другие Мести, — не хочешь долю — не лезь!

Справедливый Месть умолк, поддаваясь неправедным.

— Отдашь? — пинок ногой, но не в спину, а в грудь. Он летит заплатами на землю, пачкая плащик в грязи, а безжалостные пальцы выдирают деньги из синей ручонки с тонкими пальчиками. Слезы заливают лицо, грудь сдавливают рыдания, на голову падает дождь.

Еще один пинок, на сей раз в ребра.

— Пошли, пусть сопляк полежит! — сказали Мести. Кто-то плюнул мальчику на лицо, он утер его, и так мокрого от небесной влаги, потертым рукавом. За это получил еще удар, по затылку. — Не рыпайся. — Голоса отдалились. — Ты видел, Месть, я его даже без рук уделал, — хвалился товарищ Мести.

Хвалился тем, что уделал десятилетнего мальчика в старом плаще и бережно перевязанном тоненькой оловянной проволокой правом ботинке, никогда не просыхавшем.

— Эй! — Антона подняли сильные руки.

Это был Месть!

— Ну не реви, — сказал он. — Держи! — Месть оставил мальчика под дождем, что-то втиснув в маленькую, посиневшую от холода и сырости ладонь.