Олег Верещагин Воля павших

С досады (а что я, собственно,ожидал услышать-то?!), я проскочил несколько пунктов - и вдруг краем уха уловил чужой язык. Я вернул стре-лочку, пошарил в эфире...

-- ...вейтан вейх гартс. Аль навис. Хайусен? Хайусен? - спрашивал ме-

таллический голос. - Родйан, свара, свара... Вейтан руст. Хайусен! - в го-лосе отчётливо прозвучало раздражение.

Голос ещё что-то повторял - то монотонно, то со всё большим раз-дражением... Язык был совершенно незнакомым. Или нет... Я знал анг-лийский и французский достаточно хорошо, чтобы понимать разговор-ную речь. В языке, звучащем в эфире, было что-то общее с ними обоими и, как ни странно - с русским. Что-то неуловимое, неясное, но - общее.

Долго, как заворожённый, я стоял перед приёмником и слушал чу-жую речь. Потом снова повернул ручку, провёл до конца шкалы, нигде не задерживаясь. В приёмнике скреблись обрывки передач - хотели вылез-ти, сердились, что их не выпускают. Я не вслушивался. Меня заинтере-совал переключатель волн.

Тут не было обычных УКВ, ДВ, СВ и прочих. Приёмник стоял на обозначении "верхняя волна" - так и было написано под кнопкой, нажа-той, наверное, ещё дедом. Но была ещё одна - с надписью "дно". Так и было написано - дно. Помедлив, я нажал эту кнопку.

Эфир почти полностью молчал. Не было даже шумов, только по временам за секунду, не больше, проскакивали какие-то разряды. Уже у самого конца шкалы я наткнулся на связную речь - и вздрогнул, так нео-жиданно и громко она звучала.

Молодой голос по-русски, как и почти все предыдущие на верхних волнах, устало говорил, обращаясь к какому-то собеседнику:

-- ...лучший выход.Они настолько сильнее нас, что позволяют себе глу-

пость нас не замечать. Мы же себе такой роскоши, как глупость, позво-лить не можем.

-- Я вас выслушал, - ответил ему густой, булькающий бас. - Жила?

-- Я не буду здесь говорить, - раздался третий голос. - Хватит с меня и

того, что...

Волна вдруг стремительно куда-то поплыла, я зашарил в эфире - и потерял её совсем. С досады я хватил кулаком по приёмнику, почти от-прыгнул от шкафа и, подойдя к окну, распахнул его.

Летняя ночь была тёплой и звёздной, как небо в планетарии. Глядя туда, вверх, я неожиданно вспомнил,как отличить звезду от планеты: ме-рцает - значит, звезда, горит ровно - планета... Кто же мне это говорил?

Через плечо я посмотрел на приёмник, чья шкала по-прежнему го-рела ровным, мутноватым светом. Оставив окно открытым, я вернулся к столу, снова листнул блокнот. Наткнулся на слова, где дед говорил о своей жене - о моей бабушке.

"Последними её словами были: "Это ты виноват!" Я много думал над этим. Это - правда. Я испортил ей жизнь. Всю жизнь она любила ме-ня и ждала меня, а я таскал её за собой по гарнизонам, я заставлял её месяцами ждать писем или звонков в нечеловеческом напряжении. Сын наш родился поздно, и это моё упрямство поставило между им и мною стену, от которой больше всего страдала она. Но... если бы она могла увидеть... Даже ради любви к ней я не мог отказаться от участия в этом. Тот, кто не борется со злом, становится крёстным отцом зла, потому что даёт ему второе рождение."

Я отбросил блокнот. Ответ насчёт природы дедовых странностей лежал на поверхности. Хороший, всё объясняющий ответ.

Года три назад я бы принял его с восторженным повизгиваньем. Я тогда обожал читать Крапивина, хотя отец что-то и хмыкал насчёт "вечно молодого интеллигентика". Потом Крапивин меня достал - бесконечным повторением сюжетов, эпитетов и портретов героев. Книжки его до сих пор стоят у меня на полках... но речь не об этом. Вот ТОГДА я бы радо-стно уцепился за версию, что мой дед умел связываться с параллельны-ми пространствами. Или с иными планетами.

НО ВЕДЬ ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ !!!

Или... может?..

* * *

В доме было полно народу. Все ходили, что-то таскали, переклика-лись, а я как дурак лежал в своей спальне под простынёй и понимал, что совершенно неуместен в этом доме. Двое бородатых мужиков - в точнос-ти с фотографий в дедовом кабинете! - сняв со стола компьютер, приня-лись устанавливать на его место полевую рацию. Задребезжал вызов...

Я проснулся в полусвесившемся с кровати состоянии - головой по-чти на ковре. Она (голова) дико болела.Во рту стоял омерзительный вкус позднего пробуждения, и мне понадобилось несколько секунд, чтобы со-образить, где я нахожусь и что звонок надрывается не у меня в голове, а в телефоне, стоявщем на шкафу.

Я упал с кровати окончательно. Потряхивая головой и издавая про-тивоестественные звуки, которые должны были обозначать, как мне плохо, я с трудом принял вертикальное положение (голова закружилась, я вцепился в шкаф, как в спасательный круг) и снял трубку: