Олег Верещагин Воля павших

Я наклонился.

Шпоры были золотые. Без сомнения. И не с круглым, а с зубчатым колёсиком, как в старину. А наклонившись, я увидел в другом углу аптеч-ку - большую, кожаную, настоящий чемодан, перетянутый ремнями и отмеченный облезшим красным крестом.

Продолжая коситься на шпоры, я открыл вторую дверь. И не удер-жался от посвистывания. Эта часть шкафа внутри делилась на секции. На уровне моей груди стоял какой-то аппарат - плохо было видно, что за штука. А выше оказались выдвижные ящики вроде ящиков библиотечно-го каталога, только побольше. На одном было написано: "ПЕРЕПИСКА". На другом - "АРХИВ 2-й ИБР". На третьем - "ЭТНОГРАФИЯ , ПОЛИТИКА, ИСТОРИЯ, ВОЕННОЕ ДЕЛО" И на четвёртом, последнем - "КИНО- И ФОТОМАТЕРИАЛЫ, КАССЕТЫ".

Поколебавшись, я потянул к себе "архив". Там оказались туго про-шнурованные и застёгнутые на ремни кожаные папки, помеченные цве-товыми кодами - трёхцветными квадратами. Возиться с ними мне не за-хотелось, и я вытащил третий ящик. Он внутри был поделен на секции, в каждой из которых лежали скреплённые степлером стопки листов - или растрёпанные блокноты разного формата. Я схватил один - толстый, но размером не больше ладони. Желтоватые плотные страницы оказались сплошь исписаны... но не по-русски, не по-английски, даже не по-фран-цузски, а значками, в которых я узнал глаголицу(1.) !

Это не лезло уже ни в какие ворота. Какой человек в здравом уме и твёрдой памяти станет писать мёртвой азбукой?!

Я сунулся в четвёртый ящик. Тут лежали магнитофонные кассеты - вернее, бобины к катушечнику - пакеты из плотной чёрной бумаги - ско-рее всего, тоже фотки - и жестяные коробки с киноплёнкой, подписанные тоже глаголицей.

Я не помнил, чтобы видел в доме проектор или катушечный магни-тофон.Можно поискать, но...Не вполне уверенно я потянул первый ящик, коленом задвинув остальные.

Тут лежали в основном письма. Их читать я бы не стал ни за что. Можете смеяться - считаю, что это непорядочно. Но вместе с письмами лежали два больших блокнота в зелёных обложках. Я достал один.

Он распух, потому что страницы скоробились, их покрывали раз-ноцветные пятна, часть строк расплылась, обложка-картонка отслоилась от дермантинового верха..Чернильные строчки мешались с другими - на-писанными карандашами разных цветов, да и чернила были разноцвет-ные. Стоя около шкафа, я наугад перелистал несколько страниц, наткну-лся на красную строчку, яркую, как солнце морозным утром

ЛУЧШЕ ТВОРИТЬ ЗЛО, ЧЕМ НЕ ЗАМЕЧАТЬ ЕГО.

А ниже чуть вкось шли строчки стихотворения, написанного уже ка-рандашом(2.) :

-- На перекрёстке будущих дорог

Последний раз вглядись в родные дали.

Войны мы не хотели, видит бог!

Но в этом мире мира нам не дали...

Их гуманизм - во лжи, крови, грязи,

В смертях детей он и в палёной коже...

Не бойся в бой и мира не проси,

Когда враги его тебе предложат.

Всё сбудется, покуда ты и я

Ещё живём и в самой верной силе.

Сражается вокруг земля твоя,

А вдалеке живёт моя Россия.

17 мая 1967 года (травень 65-го года Беды)

Во рту у меня пересохло,я плотно сжал блокнот,словно боялся, что его у меня вырвут.Странное ощущение возникло - как перед походом, ко-гда ждёшь начала, первого шага и знаешь, что будет здорово, и это "здо-рово" надолго. Я ещё раз перечитал - не строчки, нет. Странную двойную дату.

Чушь, чепуха. Дед точно был сумасшедший. Я листнул блокнот.

Завтра дежурить мне.

Сидеть в прохладной пещерной тьме

И деревяшку ножом строгать,

Слушать, как стонут под пыткой во сне,

Идут в контратаку и кличут мать...

И ещё:

Я ещё не вернулся.

Я пока ещё там.

Я ползу третьи сутки

По морозным лесам.

Я ползу. И за мною

Алый тянется след.

Полон снегом и болью

Каждый проклятый метр...

И ещё:

Добрая, красивая страна -

Храбрые, доверчивые люди -

Снова криком заходиться будет,

Палачам грифоньим отдана...

Там было ещё много их - стихов,написанных в 60-х,70-х, 80-х и 90-х годах прошлого века. Не всегда понятных. Я не очень люблю стихи как стихи. Я и эти читал с пятого на десятое. Но почему-то у меня возникало странное ощущение - мой дед не сумасшедший. Он...

Я повернулся, отложив блокнот. Дед, стоящий у стены крепости со странным названием Крентана, смотрел на меня с чёрно-белого снимка. И - неожиданно для себя - я спросил:

-- Дед, ты кто? А?

* * *

" "Верность - это ограниченность со знаком +," - сказал он, прежде чем мы его расстреляли. Я не уверен в себе, а это плохо. Может быть, это потому, что я всегда привык чувствовать за собою мощь своей стра-ны - и в фашистском тылу, и в джунглях Индокитая, и в Египте.Здесь это-го нет."