Тимофей Калашников - Изнанка мира

— Ну, ты кончай философию разводить! Что потом было?

— Что? А… Так вот, впереди мертвецов шла та самая, смертница. Точнее, покойнички шли за ней. Вела она их, короче. Вся в черном, в… как это называется?.. паражне?.. ну, не важно, в общем, башка и лицо черной тряпкой замотаны, только глаза видно. И знаешь, тебе, наверное, смешно будет, но я таких красивых глаз ни разу в жизни не видел… Все бы отдал, чтоб на лицо взглянуть… Эх, словами не передать, какие у нее были глаза! Грустные такие… И такая тоска в них, что самому удавиться охота. В общем, как она на меня взглянула, тут меня и пробрало. Если б не Пашка — он меня со станции заметил и кричать начал, — я бы за ней следом ушел… А после этого случая я там спать не решался и сюда, на Комсомольскую, перевелся. Тут вроде поспокойнее…

— Знаешь, — послышался второй голос после непродолжительного молчания. — Это могло присниться. Сам же говоришь, что спал.

— Гляжу, шибко ты умный! Череп не жмет? Объясни тогда, каким макаром я на перроне очутился и на кой хрен поперся в туннель?

— Ты это… как его… сомнамбулировал, вот.

— Чего?

— Ходил во сне. Батя говорил, раньше много таких было, лунатики их звали. От луны сильно зависели. Они во сне всяко разное делали, что днем не успели, или о чем волновались, или хотели.

— Не… ты гонишь. Какая луна? Если по-твоему рассуждать, что чего не хватает, то оно и снится, я бы тогда девок трахал или арбузы жрал. Чего, ржешь? А вместо этого баба в черном и толпа мертвяков.

— Может, ты раньше эту байку слышал, а потом забыл, а во сне вспомнил?

— Ага, как раз, убедил, умник…

Лом откинул полог и устало шагнул внутрь своей палатки, стоящей почти у самого туннеля, ведущего на Комсомольскую. В свете тусклой лампочки под потолком он оглядел нехитрую обстановку своего жилища: незаправленную кровать (черт, надо бы прибраться, Софья изругает за бардак…) с накиданным на ней тряпьем (черт, надо бы постирать барахло, что ли…), перевернутый табурет с отломанной ножкой (черт, надо починить, да все времени нет…) и стол с наваленными на нем очистками, промасленной ветошью, порвавшимся ремнем (черт, надо сдать на склад, да записаться в очередь на новый…). Уже пятые сутки жена проводила в лазарете, не отходя от кровати заболевшей дочки, и без женской руки палатка быстро превращалась в берлогу. Только маленький матрасик, на котором спала их девочка, был аккуратно заправлен, но этот уголок чистоты и порядка пустовал.

Мужчина наморщил лоб и, расстегнув портупею, бросил ее на пол. Сняв влажную от пота рубаху, хотел было отправить ту вслед за ремнем и сесть на покосившийся стул и вдруг заметил, что на дощатом сиденье что-то лежит. Коммунист шагнул ближе и присмотрелся. Лист бумаги, сложенный вчетверо, не сразу бросался в глаза, но, разворачивая бумагу, Лом мог поклясться, что еще утром на стуле ничего не было. Зрачки быстро побежали три строчки письма. Рубаха комом упала на пол возле кровати, а об отдыхе Лом забыл напрочь. Губы бесшумно проговаривали каждое прочитанное слово. Пот мгновенно выступил видимыми бисеринками, скапливаясь в складках кожи на лбу. Правая рука, из которой выпала рубаха, поднялась к затылку, а затем прижалась к сердцу. Лом еще раз прочитал письмо, смял бумажку и провел ладонью по лицу. Потом, чувствуя, как подгибаются ноги, пододвинул к себе стул и тяжело осел. В глазах коммуниста застыло жуткое выражение страха. Солдат судорожно водил пальцами по подбородку, губам, носу.

«Что делать? Что же делать?». Он развернул послание, еще раз перечитал его, потом достал из кармана зажигалку и крутанул тугое ребристое колесико. Сердце забилось, как у загнанного животного, когда желтое пламя приятным теплом обдало пальцы и подарило миллион бликов влажной коже. Какое-то время мужчина смотрел на зажигалку — видимо, выбор его все еще не был сделан, — а затем поднес бумагу к огню. Пьяные тени запрыгали на стенах — языки пламени начали жадно пожирать написанные буквы. Лом разжал пальцы, и уже наполовину почерневшее письмо плавно осело у его ног, догорая на полу. Мужчина поднял пропотевшую рубаху, кое-как натянул ее на липкий торс и выбежал на платформу.

Сомов собирался на проверку постов ночной смены и стоял на самом краю лесенки, спускающейся на пути, прикидывая, с какого туннеля начать обход.

— Лом? — новый начальник северной партячейки пристально посмотрел на своего заместителя.

Бородач приближался скорым шагом. Он был безоружен, в растерзанной рубахе, а китель и портупея отсутствовали. Глаза мужчины были безумны.