Алексей Гравицкий - Путь домой

Старичок разбушевался. Налился румянцем и теребил бородку.

— Может быть, — сдался я. — Но ведь глупо спорить с тем, что есть голод и множество проблем. Насущных проблем. Проблем выживания. Надо выжить, а потом заниматься всякими библиотеками.

Валерий Эфроимович сверкнул глазами.

— Посмотрите на меня. Я собрал все эти книги один, своими руками. Разве я голодаю или плохо живу? Нет, молодой человек, кто хочет — всегда достигнет цели. А кто не хочет, будет искать отговорки. Сейчас им нет дела до книг, потому что у них голод. Потом им не будет дела до книг, потому что посевные. Потом сбор урожая. Война за урожай с соседями, и так далее и тому подобное. А потом их дети вырастут безграмотными шлимазлами, и они станут искать виноватых в этом. И даже найдут. Всегда находят. Такова человеческая натура: вместо того, чтобы поглядеть в зеркало, мы ищем виноватых на стороне, находим, потому что очень хочется, и бьем их, потому что надо же наказать виноватых. Хорошенькое дельце. Правда, это никому ничего не дает, но пар выпущен, и можно дальше совершать ошибки, виноватого в которых найдут потом.

— Вы как представитель многострадального еврейского народа знаете об этом лучше других, — с улыбкой поддел я Валерия Эфроимовича.

Старичок посмотрел косо, одернул плюшевый пиджачок и сказал с некоторой долей обиды:

— Нет, вы все-таки антисемит.

Старик и вправду жил неплохо. Была в нем какая-то зажиточная жилка. Нет, я не мог назвать его жлобом, но надо было признать, что он умел вести хозяйство и задумывался наперед о таких вещах, о которых я бы подумал только когда жареный петух клюнет в известное место.

Я ничего не делал. Медленно передвигался по квартире, изучал книжки и болтал с Валерием Эфроимовичем. Старик ворчал и брюзгливо называл меня захребетником. Я предлагал помощь по хозяйству и пару раз активно попытался влезть в устройство быта, чтобы не быть иждивенцем, как-то отработать свое существование в гостеприимных стенах квартиры-библиотеки. В ответ получил такую порцию ворчливого негодования, что сразу стало ясно: нахлебником меня не считают, больные люди не должны работать, когда от меня что-то понадобится мне об этом скажут, а ворчливость — отличительная черта стариков, и Валерий Эфроимович, дожив до шестидесяти семи, заслужил себе право бурчать, когда ему вздумается.

Время, прожитое в этой квартире, осталось в памяти и сердце, должно быть, самым светлым пятном после пробуждения. Это была спокойная пора, давшая возможность побороть болячки и залечить душевные раны.

Беседы с Валерием Эфроимовичем отвлекали. И вскоре о прошлом стал напоминать только кусок янтаря с залипшей внутри мухой. Откуда он взялся? Возможно, его в самом деле подарила червоточина. Но зачем мне был сделан такой подарок? Янтарь молчал. Стена света, что тянулась через всю квартиру старичка, заменяя стену с окнами, тоже не спешила давать ответ.

Я пытался экспериментировать, подносил янтарь к свету. Реакции не последовало. Хотя, какой реакции я ждал?

Прошло еще недели полторы, прежде чем я окончательно встал на ноги. Валерий Эфроимович искренне радовался моему выздоровлению, но привычно ворчал.

Нужно было решать что-то. Оставаться в гостеприимной квартире-библиотеке, или идти дальше. Я колебался, не зная на что решиться. И тогда за меня решила судьба.

Я проснулся от ощущения, что кто-то закрыл мне солнце. Бывает такое: ты засыпаешь на пляже или берегу реки. Солнце светит в лицо, а потом становится темно, ты просыпаешься, и над тобой стоит кто-то, закрывая светило.

Солнца не было, была золотистая сияющая стена. Но проснулся я именно от ощущения, что кто-то стоит надо мной, ограждая от света.

Я открыл глаза и словно окунулся в прошлое.

Штаммбергер выглядел как обычно — паршиво. Глубокие морщины, нездорово-желтая кожа. Выцветшие глаза его слезились, под ними залегли тяжелые свинцовые мешки.

— Очень добренький утро, — поприветствовал Вольфганг. — Я вас искать. Долго. Я проводить, как быть обещание. Но надо быстро. У меня мало времени.

— Возникнуть теория, что червоточина в момент перехода угадывать желание. Если очень хотеть попасть в какое-то место, возможно попадать, — немец говорил взвешенно, обстоятельно. — Если хотеть Москау, надо просто дать понять это.

Мы сидели на кухне Валерия Эфроимовича. Я оседлал табурет, немец устроился напротив, через кухонный стол. Старичок хозяин мерил шагами пространство от двери до стола.