Алексей Гравицкий - Путь домой

— А немец-то тут при чем?

— Как при чем? — не понял старичок и огладил бородку. — При том же. Городской глава пообещал крупные неприятности виновнику анабиоза и посулил золотые горы человеку, который этого виновника найдет и приведет к нему.

— Это шутка?

— Хотелось бы мне так думать, молодой человек. Но городской глава был серьезен как памятник Дюку Ришелье. Вы бывали в Одессе?

В Одессе я не бывал, но согласился, что городские власти спятили, профукав упущенные возможности и распил масштабного бюджета. Хотя спятили на пять с плюсом.

Узнав о том, что немец бессмертен, Валерий Эфроимович возликовал еще больше и принялся доказывать, что Вольфганга в самом деле можно было выгодно продать. В конце концов, что обиженные власти могут с ним сделать? Ну убьют. А умирать в мучениях Штаммбергеру не привыкать. Только обычно он это делает бесплатно, а тут можно было бы навариться.

Старик шутил, но в каждой шутке, как известно, только доля шутки. Так что оставалось лишь порадоваться за немца, которого здесь не было.

Через неделю я в первый раз за долгое время поднялся на ноги и покинул библиотеку, в которой был заточен все это время. Думал, что покинул.

Немаленькая квартира Валерия Эфроимовича была уставлена книжными стеллажами практически полностью. Всякая лишняя мебель и вещи были выброшены отсюда в угоду полкам и книгам. Книги стояли корешок к корешку на стеллажах и полках. Книги лежали в коробках и просто стопками по углам. Ветхие, потрепанные временем, но все же сохранившиеся.

Здесь можно было найти все что угодно — от кулинарии до беллетристики, от святого писания до истории англо-бурской войны.

— Как это все пережило анабиоз? — искренне удивился я.

— В разных местах, — старик огладил бородку.

— То есть?

— Молодой человек, вы не хотите слышать сказанного? Эти книги в большинстве своем я собирал уже после пробуждения.

— Зачем? — Я поперхнулся и закашлялся.

— Такой же вопрос задал мне наш городской глава, когда я предложил ему создать библиотеку. Этот шлимазл сообщил, что у него нет электричества и людям нечего жрать, и теперь не время собирать макулатуру.

— Мне трудно с ним поспорить.

— А вы тоже шлимазл и ничего не смыслите. Но вы молодой, у вас есть время исправиться. Я вам расскажу. Это, — старичок обвел рукой бесконечные стеллажи, — не бумага с писульками, чтобы убить свободное время. Это знание.

— А знание — сила, — усмехнулся я, припоминая Митрофаныча.

Вот, кстати, кто нашел бы общий язык со старичком. И неважно, что Митрофаныч был деревенщиной, а Эфроимыч интеллигентом старой закалки. Они бы поняли друг друга.

— Напрасно вы иронизируете, молодой человек, — проворчал Валерий Эфроимович. — Я же не сказал, что люди должны голодать. Но человек, который думает только о собственном брюхе, глуп. Книги — это источник знания, это проводник морали и нравственности, это учебник. Любые книги, даже развлекательное чтиво, могут быть полезны.

Я подцепил из ближайшей кучи какую-то бульварную книжонку в мягкой обложке. Страницы пожелтели, обложка размякла, заскорузла и была оборвана на две трети. На остатках титула угадывалась фигура крепкого мужчины в очках, несущего на руках спящую или мертвую женщину.

Я усмехнулся и бросил книжку обратно.

— В качестве растопки для печи. Может быть. А так… какой толк от бредней бумагомарак начала тысячелетия? Ладно травник, или библия. Но это.

— Вы неправы, — покачал головой старичок. — Может быть, в этой самой беллетристике каким-то бумагомаракой придуман наш анабиоз и всё, что с нами происходит. История знает немало примеров, когда писатели предугадывали будущее. Но важно даже не это. Пока вы бегаете и думаете о том, что у вас нет электричества и нечего жрать, кто-то должен заниматься воспитанием ваших детей. Кто-то должен объяснить им, что такое хорошо и что такое плохо.

— Мораль изменилась. Что ваши книжки объяснят детям?

— Прости господи, нельзя быть таким окостенелым. Проявите гибкость ума, наконец. Мораль не меняется. Никогда. Достаточно сравнить библейские притчи с законодательством. Книжки научат большему, чем вы думаете. И большему, чем можете научить вы. Вас самих надо учить. Мораль у них изменилась! Вы растерялись, озверели, ничего не понимаете и пытаетесь вывести свое озверелое непонимание в норму. Этого не будет. Придет время, и вы явитесь ко мне за знанием. И тогда я не стану злорадствовать, потому что грешно смеяться над больными и негоже — над выздоравливающими.