Андрей Посняков: Отряд

- На, - сказал. - Читай. Только вернуть не забудь. Какие слова непонятные - выписывай, опосля спросишь.

Митрий обрадовался было - эко, сейчас свейский выучит, - ан нет, книжица-то французской оказалась, некоего Франсуа Рабле, «Героические деяния и речения доброго Пантагрюэля» называется. Но тем не менее заинтересовался Митька. Начал слова выписывать - поначалу каждый вечер к Карле Иванычу бегал, а потом все реже, реже - и без того уже многое понимал. Правда, и некогда особо было - сенокосы пошли. Уматывался Митька: не только для своей коровенки сено косил, а и обители Введенской женской, к коей, как все «бобыли иссадские», приписан навечно был. Иссад - так деревенька введенская называлась, на той стороне реки, супротив Большого Богородичного монастыря, который - он, а не Введенский - в Тихвине и есть самый главный! Хватало работы. И все же находил для книжицы время, по ночам читал, благо, светло было.

А по осени отъехал Карла Иваныч на родную сторонушку в свейский город Стокгольм, что у нас Стекольною кличут. С тех пор и не суждено было свидеться. Зимой Митрий на Введенскую обитель работал - по хозяйству больше: то дровишек из лесу привезти, то еще что. Хозяйка-сестрица, мать Гермогена, - согбенная горбоносая дева со злым взглядом маленьких, запрятанных под кустистые брови глазок - Митьку почему-то невзлюбила и все время старалась посылать на самую черную работу: чистить хлева, птичники, по весне - разбрасывать на поле навоз. Уставал отрок сильно, что поделать, таким уж уродился - сухоньким, слабым. Однако от труда непосильного словно бы сильней становился Митька, жилистым, выносливым, даже несколько раздался в плечах. Но как ни работал, а коровку-то увели - за осенний оброк-бобыльщину взяли. Да вот еще и со служкой неважно вышло! А и правильно - нечего к Василиске приставать! Эва, как бы он посейчас Богу душу не отдал! Убийство - грех тяжкий… Да нет, не должен бы - не так-то много у Митьки сил, чтоб насмерть завалить здорового молодого лба. И все же следует сейчас поберечься.

- На Шугозерье идти надоть, - словно подслушав Митькины мысли, опять напомнила Василиска.

Митрий задумчиво взглянул на нее и вдруг невольно залюбовался - уж больно хороша была сестрица! Синеокая, стройная, с темно-русою толстой косою. Вся хороша - и лицом, и фигурой, даже старая телогрея поверх длинной сермяжной рубахи до пят ничуть не скрадывала красоту Василиски. Поясок узенький, самолично цветастыми нитками вышитый, в ушах синие - под цвет глаз - сережки-кольца, убрус на голове хоть и старенький, да чистый, узорчатый. На ногах - кожаная обувка, поршни, такие же и у Митьки; чай, не в деревне, чтоб босиком-то ходить, да и не дети уже.

- На Шугозерье, так на Шугозерье, - подумав, согласился Митрий. - Попутчиков бы только сыскать.

- Сыщем, Митенька, сыщем. - Василиска обрадованно улыбнулась. - Как не сыскать, когда праздник сегодня? Знамо дело, уж хоть кто-нибудь да приехал из дальних погостов, не со Спасского, так с Пашозерского или с Паши-Кожелы.

- Скажешь тоже - с Паши-Кожелы, - усмехнулся Митрий. - Где Шугозерье, а где Паша-Кожела?! Да и не поедут с дальних погостов на праздник, время-то какое стоит - сеять скоро.

Девушка опустила ресницы.

- Что же тогда делать будем? Нешто одни доберемся?

- Одни не доберемся, и думать нечего, - веско заявил отрок. - Разбойного люда по лесам много. Сама знаешь - голод на Руси-матушке, сколько народишку на север с голодных мест подалось, слыхала?

- Да слыхала, как не слыхать? - Василиска махнула рукой. - Голод - он везде голод. И в наших краях, чай, народишку поубавилось, на торгу люди сказывали - где раньше выселки да починки были, там теперь одни пустоши. Ох, и за что такое наказание православному люду? Нешто этак Господа прогневили? Два лета неурожайных подряд - видано ли? Морозы в июне, в июле на реках лед - не слишком ли?

- Господа не гневи, дщерь, - передразнивая отца-келаря, прогнусавил Митька и добавил уже обычным голосом, правда, понизив его до еле различимого шепота. - На паперти шепчутся - знаешь, почему на Руси такой голод, да мор, да неустройство?

- Почему же?

Митрий оглянулся вокруг и, притянув сестрицу за шею, прошептал в самое ухо:

- Да потому что царь-то, говорят, ненастоящий!

Василиска вскрикнула, в ужасе зажав рот ладонью.

С Преображенской соборной церкви снова ударил колокол, подняв с росших рядом лип целую тучу галдящего воронья.

- Ну что, пойдем поищем попутчиков? - Митька дернул сестру за рукав.

- Так ты ж говорил, что не найдем!