Валерий Алексеев - Похождения нелегала

Я завернул за угол галантерейного киоска, осторожно опустил руку в карман, потом в другой — и сердце у меня похолодело: Ниночки там не было.

Зато в левом кармане я обнаружил зияющую дыру — по-видимому, протертую ключами.

Мне известно было об этой дыре, но, поскольку ключи в нее не проваливались, я смирился с нею, притерпелся — и в конце концов о ней позабыл.

Я ж холостяк, а у матушки моей для иголки с ниткой было уже слишком слабое зрение.

Не стану описывать, как я искал свою любимую в холодной грязной жиже, под ногами прохожих, как сотню раз почти на четвереньках проделал путь от киоска до подъезда ее дома: всё было напрасно.

Я потерял ее — в буквальном смысле слова.

Потерял навсегда.

27

Два дня я провел как в тумане.

Не помню, что делал.

Скорее всего, и не делал ничего: лежал на диване, смотрел в потолок, не пил, не ел, не спал.

То есть, иногда погружался в забытье, но тут же со стоном просыпался. Мне снилось одно и то же: нежная моя, чистая, красавица моя бредет по плечи в жидкой снежной каше под бухающими ногами равнодушных прохожих.

Оставалось лишь надеяться, что она убилась при падении из моего кармана (с высоты многоэтажного дома) либо погибла от переохлаждения до того, как ее втоптали в грязный снег…

Мама, видя меня в столь черной тоске, не допекала расспросами: что я мог бы ей рассказать?

28

Если вы думаете, что в понедельник я не пошел на работу, вы глубоко ошибаетесь.

Меня потащила за воротник идиотская надежда, что свершится какое-то чудо и что Ниночка воскреснет, придет.

Но она не воскресла и не пришла.

Ее место за компьютером пустовало.

На кафедре ломали голову, почему это нет лаборантки.

Как водится, она сразу всем оказалась нужна: кому-то обещала напечатать список группы, лист посещений, очередную контрольную… да мало ли что.

— Такая аккуратная всегда, — стенали мои коллеги. — Наверное, приболела. Анатолий Борисович, вы случайно не знаете? Что-то вы и сами вроде как будто больной.

А в большой перерыв меня взяли.

То есть, сперва позвонили в деканат и с милицейской прямотой, без всяких там презумпций врубили:

— Работает у вас такой Огибахин? Он вашу лаборантку убил. Задержите его любым способом. Сейчас приедем.

Новость разлетелась по факультету молниеносно.

Секретарь деканата Галина Ивановна самолично бегала по этажам, стучалась в аудитории и объявляла:

— Огибахин Нинку убил! Сейчас за ним приедут!

Я это слышал, стоя у доски с мелом в руках.

Галина Ивановна миновала лишь мою аудиторию: во-первых, чтоб не спугнуть, а во-вторых — чего ему объявлять, убийце черному, он и сам всё знает.

Я шел с урока, и все шарахались от меня, вжимались в стенки, глазели издалека:

— Смотрите, бледный как смерть.

— Да от него давно смертью веет.

— А мне еще в пятницу показалось: здесь что-то не так.

В преподавательской я сидел один, все остальные толпились в коридоре, совещались, что делать, если я вырвусь на свободу. И удивлялись, что не пытаюсь сбежать.

Потом кто-то прокричал:

— Приехали! Наконец-то.

И меня повели сквозь толпу студентов и коллег.

29

Следователь долго смотрел на меня с брезгливой миной, как на мерзкое насекомое, а потом сказал:

— Ну, выродок, истребил девчонку? Помоги следствию, расскажи хоть, куда тело девал.

Что я мог ему на это ответить?

Только теперь до меня дошло: меня обвиняют в сексуальном маньячестве и считают это почти доказанным.

Положение мое было ужасно.

Я не имел права даже на классическую фразу: буду отвечать на вопросы только в присутствии своего адвоката.

Что я мог поведать своему адвокату?

Рассказать ему всю правду означало очутиться в психушке: кто бы мне поверил?

Доказать, что я действительно не лгу, — значит, провести остаток дней под колпаком в каком-нибудь закрытом НИИ министерства внутренних дел.

Так и так на мне висела мокруха, в лучшем случае убийство по неосторожности.

А вообще-то в моих рассказах никто не нуждался, от меня ждали только признания. И, естественно, указаний, где тело. Но откуда мне знать, где оно, бедное крохотное тельце моей любимой?

Поэтому на все вопросы я отвечал обреченным молчанием, лишь укрепляя следователя в убеждении, что он имеет дело с настоящим тупым маньяком.

Нет, меня не били на допросах, считая, видимо, это излишним или преждевременным: должно быть, я был похож на раскаявшегося грешника, который постепенно дозревает и сам вот-вот расколется.