Виктор Глумов - Фатум. Сон разума

Холодный ветер надавал пощечин, и Ник пришел в себя. Его трясло — то ли реакция на стресс, то ли злость, слепая бессильная ярость.

Санитары пронесли мимо носилки с женщиной, по шею накрытой простыней. Простыня пропиталась кровью в области живота. Пострадавшая невидящими глазами вперилась в неприветливое небо, где, как дым в метро, клубились облака.

Леонид Ильич Пранов вытянулся по струнке, игнорируя предложение присесть. Он пришел отчитываться и, отставной вояка, докладывал по форме. Тимур Аркадьевич слушал вполуха, перед ним на мониторе шел выпуск новостей, шевелила губами диктор, и бегущая строка сообщала подробности взрыва для слабослышащих. Или отключивших звук.

— Таким образом, — подытожил Пранов, — инициирован выход агрессии. Плановый выброс. Согласно докладам Управления ближнего прогнозирования, в ближайшее время следует ожидать всплеска националистических настроений…

— Хорошо. — Тимур Аркадьевич глянул на Пранова: невысокий, полный, нос в прожилках, костюм мешковатый, на лысину зачесаны редкие седые волосы. — Вы свободны.

Пранов разинул рот — беззвучно, как диктор, — пожевал губами. Тимур Аркадьевич шевельнул мышкой и прошел по ссылке «Видео очевидцев». Слова Пранова интересовали его в последнюю очередь, гораздо важнее было, как повел себя этот рекрут, Каверин.

Не то, не то… Качество записи паршивое, мешает дым, трясутся руки «оператора», камера мобильного не предназначена для кинохроники. Ползет, оставляя за собой кровавый след, мужчина в дубленке. К нему кидается Каверин, пытается поднять, смотрит на снимающего: «Помоги!»

Тимур Аркадьевич видел войны и видел смерть. Бессмысленность терактов до сих пор потрясала его. Люди. Только подтолкни — кинутся убивать без разбора правых и виноватых, отправляя их в разинутые пасти своих кровожадных богов.

Пранов, тихо прикрыв дверь, вышел из кабинета. Заглянула Маша, предложила кофе, Тимур Аркадьевич поблагодарил.

Что дальше будет делать наш молодчик? До завтрашнего утра у него полно времени, что же он будет делать? Как себя поведет?

Тимур Аркадьевич знал и это. Но проверить было приятно.

Выли сирены: «скорая», пожарные, полиция, автомобиль прокуратуры. Почти заглушая их, тарахтели вертолеты. Самый центр Москвы, переход, толпа на улице. Плач, вой, рев оглушали, лишали способности соображать, но Ник искал тех, кто взывал о помощи. МЧС, как всегда, не справлялось, и Ник раз за разом спускался на задымленную станцию, вытаскивал людей и помогал другим добровольцам.

Не удержался. Разбил наглому «оператору» нос, а затем и телефон. Менты сделали вид, что не заметили.

Теперь саднили костяшки, но Ник все равно волок к эскалатору грузную женщину, причитавшую:

— Мои вещи, мои вещи! Моя сумка!

Никакой сумки у нее не было. Наверное, вместе с кистью правой руки осталась на платформе. Ник перетянул женщине культю своим шарфом, прежде чем ухватить ее под левый локоть. Она шла сама, хоть и потеряла много крови, лишь слегка приваливалась на Ника. Оглушенная шоком, раненая не заметила, что лишилась руки.

— Моя сумка! Где моя сумка?!

Что у нее там? Документы, кошелек с зарплатной карточкой, деньги с продажи бабушкиной квартиры, последняя заначка, фотография любимого ребенка или погибшего мужчины?

Ник сдал даму подоспевшим врачам и развернулся, чтобы опять идти вниз. Только взглянул на небо — вечернее московское небо цвета ржавчины. И вдохнул поглубже.

Врач, забравший безрукую, спросил:

— Сам-то цел, герой?

— Цел, — ухмыльнулся Ник половиной рта. — Только ушибся. Пойду еще.

— Потом загляни к нам. Кофе налью. С коньяком.

Одни машины «Скорой» уезжали, другие прибывали, но несколько бригад дежурили на месте. Ник кивнул врачу, хмурому усатому дядьке с желтым лицом, и поспешил в переход.

Торговые палатки позакрывали, под ногами валялись оторванные пуговицы, хрустел мусор. Ник проскочил кишку перехода, сбежал по остановленному эскалатору. Дежурная тихо плакала в своей будке, турникеты отключили.

На станции почти никого не осталось. Два мента пронесли мимо Ника носилки, накрытые черным. Думать и осознавать было некогда, Ник привычно осмотрел вестибюль. Девчонке в длинном полосатом шарфе уже не поможешь, живой человек так голову не повернет, но все же Ник проверил пульс. Шея уже успела остыть. «Жаль», — отметил Ник. После он пожалеет всех и каждого.

Подходя к пострадавшим, Ник всматривался в их лица, опасаясь увидеть знакомого или своего студента. В раскуроченный состав он не совался — хватило кровавых брызг, мелких, будто из пульверизатора, на облицовке колонн. Ребята в форме, морщась, что-то обсуждали. Пашка тоже может быть где-то здесь.