Дмитрий Володихин - Тихое вторжение

– Боюсь. Но, думаю, всё равно это у нас будет .

– Так или иначе?

– Так или иначе.

Он в последний раз затянулся, кинул бычок на асфальт и раздавил его.

– Может, ты и прав, Тим. Ты даже скорее всего прав. Да. Но ты для головы моей прав, а душа моя говорит мне: вот последний остаток твоей дурацкой семьи, старик, не дай его раскромсать скальпелями, пусть упокоится в огне. Скажи мне… ты же спец, ты же чокнулся на своих молитвах… скажи мне, куда он уйдет? Как за него просить ?

Я ответил ему честно:

– Не знаю, Клещ, куда его сумеречная душа направится. Обнадеживать не стану. А просить… наверное, как за человека. Ведь оно… он… когда-то был человеком.

Клещ кивнул и отправился за бензином. К тому времени, когда он вернулся, я уже успел наплести Бекасову с три короба о возможности взрывной регенерации, оживления и нового боя прямо в вертолете, над землей, – всем на гибель. Потом сообразил, какой дурью занимаюсь, и попросту сказал: новый приказ – уничтожить. Займется эксперт. Всё ясно?

Издалека я наблюдал, как странный мой приятель, переходное звено от человека к нелюди, последняя ступень на нашей стороне , палит чудовищное порождение своего братства. Клещ стоял спиной к нам, утопая в дыму и не обращая внимания на дым. Он не отводил взгляда от мертвой плоти, которую медленно пожирал огонь. И чудилось мне: я вижу титана из древнегреческого мифа. Титан живет по своим законам. Мы понятны ему, а он нам – нет, ведь он далековато стоит от нас и слишком много древней тьмы прячется в складках его одежд… Подвиги его совершаются с приложением такой силы, что реальность, окружающая его, натягивается до предела и вот-вот лопнет. А сам он как будто стоит при дверях нашего мира, спокойного и светлого мира людей, колеблясь – войти или нет, войти или нет? Ноги его тонут в грунте по щиколотку, почва мешает сделать шаг. Тяжело сырой земле, привыкшей к бремени наших легких тел, носить такую тяжесть. Отвыкла… с незапамятных времен.

Но все-таки он еще может сделать этот шаг.

– Завтра мы займемся выкорчевыванием, сжиганием, искоренением и прочей инквизицией, – говорю я Клещу, забираясь в вертолет. – А сегодня надо отоспаться. Ты как насчет завтра? С нами?

Молчит Клещ, не отвечает. Так он делает всегда, когда не хочет врать, но считает неудобным говорить правду. То есть, хватит с него приключений, пора возвращаться к коньяку?

В нашем вертолете – он, я, Толстый, врач и раненый сержант. Не могу смотреть на рожу Фила. Когда доволокли его до вертолетов, он напоследок сказал: «Всё ты у меня отобрал, щенок. Ничего не оставил. Ни дела моего, ни имущества, ни свободы моей. Только сам я тебе не достанусь, не мечтай. Я от тебя убегу. Я у тебя сквозь пальцы просочусь. Я улечу, и ты меня не догонишь… никогда. Разве только в аду встретимся и посчитаемся». Я у него спросил: «Дядя, на чем же ты от меня улететь собираешься?» А он принялся ржать и ржал до икоты, чуть не до судорог. Потом сказал: «Да хоть на ветерке. Тут, в Зоне, все ветерки – мои хорошие знакомые». Нет, ребята, рожу эту видеть не могу! Отправил на другой «камов» под конвоем Бекасова с тремя спецназовцами. Дважды раненному я еще велел наручники защелкнуть, имел бы в запасе наножники, так и они бы в ход пошли. Больно ловок.

Поднимаемся. Зелено-белое древнее Коломенское уходит, уходит от меня. Раньше я любил тут бывать. Славное место.

Клещ поворачивается к Толстому:

– Знаешь, брат, старую сталкерскую присказку, которую говорят, когда из Зоны выходят и вроде как всё уже, смерть с косой на пятки не наступает?

– Скажи. Тогда и узнаю.

– Запоминай. Тут надо слово в слово, таков обычай… Запоминаешь?

– Давай.

– Живой. Отпустила Зона. Отпустила, поганка. Подлая. Живой. Очкарикам этого не по…

Вдруг доктор принимается кричать. Он орет нечто неразборчивое, какую-то матерную скороговорку. Одной рукой схватился за подбородок, другой отчаянно показывает на какую-то хрень за бортом.

Наш пилот закладывает крутой вираж, Толстый падает на пол, я приникаю к иллюминатору.

Дикий рев вылетает у меня из груди:

– Не приближаться! Не приближаться-а-а-а!

Второй «камов» лежит на асфальте, распластанный в лепешку, словно жук, на которого наступили каблуком. Из него идет черный дым, и что-то там без конца рвется, рвется, рвется…

В последний момент мы резко забираем в сторону. Толстый баюкает ушибленную руку, сержант стонет, доктор в ужасе молчит.

– Она все-таки забрала с нас отступное. Как видно, мы слишком много взяли сегодня… – вполголоса говорит Клещ. Из-за шума винтов только я и слышу его, остальные слишком далеко.