Дмитрий Володихин - Тихое вторжение

Нависает надо мной.

Мы не можем существовать с этим в одном мире.

– Сынок, ту-цал, – произносит Фил. Ясно видно, что коньяк не имеет над ним власти.

Я не смею пошевелиться.

– Хоро-оший? – пустые глаза, никаких чувств. Но голос… голос наливается сомнением. Что-то почуял?

Фил спокойно приказывает:

– Убей его. Убей сейчас. Риль!

И мне кажется, что я улавливаю движение руки сверхсталкера. Видел ли я его на самом деле? Сверхсталкер обычно двигался очень быстро, я не мог воспринять ритм его движений на пике ускоренного режима, но, возможно, сейчас он не чувствовал опасности или все-таки колебался: не придет ли мстить за меня «сильная хозяйка»?

Его рука начала перемещаться к моей голове. Тысячу раз я потом вспоминал этот момент, и скажу все-таки: да, какую-то долю секунды я видел ее перемещение в воздухе над столом…

А потом из его груди выплеснулась кровь. Брызги ее упали мне на лицо – на нос, на нижнюю губу. Брызги ее упали мне на грудь. Брызги ее упали мне на шею и на плечи.

Брызги ее…

Фил вскрикнул и опрокинулся на траву вместе со стулом.

А «сынок» стоял надо мной, не шевелясь. Руки его бессильно повисли.

– Играться бу-удем?

Второй гейзер светящейся крови вырвался из его груди. Кровь залепила мне глаза. И я не увидел, нет, я только услышал, как рухнуло на землю громадное тело.

Паучиха бьет на четыре километра, а до строительного крана – меньше четырех…

Но больше полутора.

Мертвое тело осмотрел храбрый военный медик, который за очень большие деньги согласился на единственную ходку в Зону. Он вертел сверхсталкера так и этак, потом сказал веско:

– Летальный исход. Никаких признаков жизни.

Но мне всё же хотелось отрезать мертвецу голову. Не из научных соображений, как делал покойный Терех, нет. И не от коньячной одури. Мне, ребята, было просто страшно, до жути страшно, что вот это оживет.

Меня оно не убило по чистой случайности…

Толстый поинтересовался:

– Что делать с ним будем?

– Сопровождение оттащит к вертолету и погрузит.

– Нет, Тим, такого не произойдет, – раздался голос Клеща у меня за спиной.

Толстый и старший лейтенант Бекасов посмотрели на него с подозрением. В глазах у них читалось: «Этот-то что еще тут раскомандовался!»

А Клещ глянул на меня внимательно и сказал:

– Старший группы вам всё объяснит. В смысле, почему на большую землю тело вывозить нельзя.

– Товарищ военсталкер уже отдал нам прямо противоположный приказ! – начал заводиться Бекасов.

Ну еще нам тут подраться! Вот веселья-то будет – полные штаны. Ладно, разберемся.

– Отойдите, – приказал я им, – у товарища эксперта секретная информация. Остальным допуска не хватает.

Отошли. Недалеко, слава богу, – в аномалию без призора не вляпаются. Мы остались вдвоем.

Клещ долго смотрел на тело призрака, словно пытаясь на глазок определить, точно ли он мертв. Потом начал едва заметно шевелить губами.

– Спасибо тебе, Черный Сталкер, – пробормотал Клещ и сделал неловкую попытку перекреститься.

– Клещ, – удивился я, – ты ж из темных сталкеров. Ты же у них вообще был главным… А вы там, я читал, поклонялись Хозяевам Зоны, Черного Сталкера посылали подальше, а Христа в упор не видели. Та чего же ты…

Он ответил мне странным тоном, как равный равному:

– Не следует о подобных вещах говорить мимоходом.

А потом добавил:

– Старые тяжкие боги когда-то предали меня, и я решил отказаться от их покровительства в пользу отношений с молодыми легкими богами.

Он это серьезно говорил. Нет, правда, он это говорил на полном серьезе. И как говорил! Клещ-то… Да вы что! На дворе… а тут…

Я промолчал. Иногда лучше молчать, а то еще скажешь что-нибудь.

Клещ, не торопясь, вынул курево, поднес к нему зажигалку и принялся объяснять:

– Я давно освободился от общепринятых норм. Я сам себе хозяин и сам выбираю, с кем и какой заключать контракт. Но иногда во мне оживают вещи, относящиеся к какой-то иной жизни. Я делаю странные жесты. Я говорю странные слова. Что-то всплывает со дна моей души и заставляет вести себя необычным образом. Вот этот жест… Почему я пошел с тобой? Москвы мне жалко? Да. Но, может быть, дело в другом. Просто мое одиночество должно иметь пределы. И к настоящему моменту ты – главный его предел. Ты моя драгоценная придурь.

Это, вроде, на человеческом языке должно значить, что я его друг.

– Видишь ли, мои придури… они меня в этой жизни сто раз подводили. Меня продавали, меня чуть не убили, – притом люди, за которых я бы жизнь отдал… Отдал бы, не думая, не прикидывая ни хрена. И теперь я с этими придурями борюсь, я их в себе выжигаю, и очень скоро выжгу, сынок, до самого корня. Ты вот моя придурь. Но ты оказался полезной, доброй придурью.