Эльдар Салаватов - Кровь. Закат

Кровник завертел головой, оглянулся и остановился. Пропустил девочку вперед. Еще раз бросил взгляд назад. Они прошли пару метров, и Кровник положил руку девочке на плечо.

– Сюда, – сказал он, направляя ее между двумя автобусами. – Давай-давай…

Она послушно повернула направо. Кровник перекинул чемодан из руки в руку и снял рацию с пояса. Он почувствовал, как засвербело в ноздрях и, поняв, что сейчас чихнет, легонько постучал себя гнущейся пластиковой антенной по носу.

В этот момент его ударили ножом в спину.

Кровник выдохнул резко воздух: острая боль под левой лопаткой.

Девочка обернулась.

– Беги! – хотел крикнуть Кровник, но не смог набрать воздуха в грудь.

– Беги… – одними губами.

Он выронил чемодан и сделал странное движение: словно собирался вытащить нож из своей спины. Тот, кто находился сзади, сам вытащил нож и тут же снова со злобным выдохом сквозь зубы всадил его чуть пониже.

Кровник захрипел, пытаясь обернуться, и получил сильный удар в голову. Он споткнулся и отлетел в сторону, ударившись о борт автобуса. Набухшая ткань его «мастерки» оставила смазанный красный след на белом борту.

– Чмо! – сказал Паршков ему в спину. – Всегда найдется один придурок, который все испортит! Всегда найдется такой!..

Кровник сделал шаг вперед и понял, что падает, что ноги не держат его. Он привалился к борту и съехал по нему боком, оставляя за собой еще более красный и еще более смазанный след.

Он упал на колени, в глазах появились темные круги. Хотел, но не смог удержать голову.

– Тупой урод! – прорычал Паршков и ударил его кулаком в затылок. – Тупой…

Кровник почувствовал, как от удара лоб его прорвал борт автобуса, прорвал дыру в крашеной жести и пространстве и – воздух, шипя начал выходить из этой дыры, из этого мира, оказавшегося вдруг большим – пусть очень большим, но – мыльным пузырем. Он почувствовал, как его начинает затягивать в эту дыру. В эту все расширяющуюся черную дыру: вместе с голосами и смехом, с автобусами, транспарантами и обрывками лозунгов, распускающимися как плохо связанные шарфы. Вместе со всеми этими людьми, стоящими по колено, по пояс, по горло в… Его потащило мимо них туда – за самый край, где в него вцепились…

– Вот он!!! – гибкие и твердые спицы-щупальца.

– Вот он!!! – закричал на него Паук, обвивший его по рукам и ногам. Спеленавший его как младенца – так, что не пошевелить ни рукой, ни ногой.

И Костя увидел, как шевельнулось пространство. Как отделилась от него большая тень. Костя заверещал бы от ужаса, но не смог – рот его тоже был залеплен паутиной. Он, не в силах пошевелиться и замерев от ужаса, смотрел на огромного Медведя. Медведя с прорвавшейся истлевшей плюшевой шкурой. Пыльная серая вата торчит клочьями в прорехи.

Он идет, и твердь под его ногами на глазах превращается в такую же серую вату. Рвется пыльными лохмотьями, летит в расширяющуюся дыру, сожравшую полнеба. Давно истлели и мост, и большое белое здание на берегу реки, и мутная вода под мостом, и перевернутые отражения в ней… Медведь тянет свои бревна-лапы с крючьями ржавых гвоздей, и Костя зажмуривается в ужасе.

– Тебе не туда! – громом рычит схвативший его за шиворот и тряхнувший как щенка Медведь. – Смотри в себя! Видишь? Видишь?!

Стена воды. Облако брызг. Радуга.

– Тебе туда! Видишь? Видишь?!

– Вижу! – пораженно сказал Костя. – Ви…

Кровник упал и умер.

Лежал неподвижно, как мешок с цементом.

Паршков, тяжело дыша и бешено выпучив глаза, смотрел на него, сжимая и разжимая кулаки. На восковое ухо и часть желто-синей скулы, видимые ему с этой точки. На нож, торчащий из его спины. Он вдруг моргнул и посмотрел вокруг, потом вперед – в проход между автобусами. Завертел головой, высматривая что-то на асфальте этого узкого «проулка». Наклонился к мертвецу, лежащему у его ног, и обшарил его карманы. Посмотрел на две монеты. Два одинаковых юбилейных рубля с Гагариным на «орле». Швырнул их обе за спину. Потом переступив через Кровника, быстро пошел в сторону скандирующих фамилию президента людей:

– Цын!! Ель!!! Цын!!! Ель!!! Цын!! Ель!!!

Паршков обошел со спины съемочную бригаду телевизионщиков, передающих в прямой эфир звук и цветное изображение для американских телезрителей по ту сторону океана, которые в эту минуту укладывались спать в своих больших американских домах. Они смотрели по своим большим американским телевизорам на одетых как попало, по моде позапрошлого десятилетия людей, вопящих что-то на своем варварском смешном языке. И переключали на другой канал.