Айдас Сабаляускас - Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима. Продолжение дня первого. Прошлое

– О, государь, вы настоящий спортсмен! Осмелюсь вам доложить…– в умилении залопотал вернувшийся к своему повелителю директор бани и хотел было от восторга захлопать в ладоши, но в последний момент удержался, оставив на потом водружение вишенки на торт .

– Что такое?

– Вы уникальный человек! В бассейн с холодной водой все наши прежние клиенты прыгали лишь после тёплых вод или даже горячих ванн и кабинок-саун… А вы… а вы… а вы!.. Вы не подвластны сплетникам досужим ! Слава государю! Уж коли кто как человек уникален, тот и как царь – не менее! Вот какое у меня сложилось о вас свободное и независимое мнение! Оно моё личное, никем не ангажированное! От сердца оторвал… эээ… из самого сердца вырвалось! Из глубины веков… эээ… из глубины души! И в нашей римской бане все ровно так же думают!

Филипп улыбнулся, в его извилинах скользнула мысль: «Попробовали бы они думать иначе!»

Скромничая, он стиснул зубы, сдвинул брови и строго спросил:

– Не хочешь ли ты, мерзавец, заявить мне, что сегодня Штирлиц, как никогда, оказался близок к провалу ?

– Нет, что вы, что вы, о государь! Я просто хочу предостеречь! Как бы вам по неосторожности или по неопытности не простудиться и не умереть! Со здоровьем нельзя шутить!.. Кстати, что это у вас там в руках? Что-то острое и в бане явно лишнее, плавать и ним неудобно…

– Не видишь, что ли? Дротик!

– Его нужно было сдать в раздевалке! Такие у нас правила! Вход на водные процедуры с колюще-режущими предметами строго воспрещён!

– Что такое?

– Таковы правила безопасности и хорошего тона. Их не я выдумал, они испокон веков такие. Нам их отцы и деды завещали, а мы сберечь им обещали. И, кстати, дротик и дальше будет мешать вам мыться, париться, пиариться, спать, дремать, кемарить, мечтать и принимать массаж… Упаси Юпитер, ненароком сами себя пораните! Драгоценная кровь прольётся.

– Не столь драгоценная, сколь священная! Но и драгоценная, разумеется, тоже…

– Вот именно! И кто тогда отвечать будет? Вергилий, Цицерон или Овидий? На меня ведь все грехи свалят… Так ведь? Кто отвечать будет?

– Я бы сказал, что Пушкин, но вообще это не твоего ума дело! Omnia mea mecum porto! Во всякое случае кое-что из mea mecum ношу с собой всегда, из рук не выпуская, иначе найдутся охотники до чужого добра… И вообще слишком много вопросов задаёшь, директор! Я ведь могу и с должности снять, и язык укоротить! – в императоре словно проснулась жажда заставить мир вокруг себя замолчать.

– Молчу, молчу… – успокоил Филиппа начальник бани, будто эту жажду почувствовав.

*****

Государь шагнул в тёплый бассейн-тепидарий и мгновенно (и снова) почувствовал… блеск державной имперской мощи и роскоши, новый прилив першения в горле и нарастающую слякоть в слизистой полости носа. Всё потекло, и всё – из него. «Точь-в-точь, как у Гераклида! Один в один!», – подумал император, а вслух наставительно заявил, уперев зрачки сначала в переносицу, а затем в наполненные подобострастием глазницы директора бань. Отрефлексировал:

– Мы с тобой в Париже нужны, как в римских термах – лыжи !

– Где-где? – то ли не понял смысла, то ли вовсе не расслышал фразы шеф заведения.

– Вот глухня! В Лютеции Паризиоруме. Ныне эта деревня так зовётся!

– Что-что?

– Лыжи!

– Эээ…

– Да копья же! Копья на длинных древках, Фавн тебя подери! Они и там, и тут без надобности! Потому я и взял с собой только короткий дротик! Стой! Стой! Стой! Куда ты вдруг побежал?

– Вас спасать! Нутром чую, что кто-то чужой с недобрыми намерениями только что пробрался в нашу тихую парно-водную обитель! Я в этой бане любой шорох или движение воздуха нутром чую! Такое у меня чувствительное нутро! Надо остановить злодея, пока не поздно!

– В смысле?

– Пока он не зашёл слишком далеко!

– Тогда беги! Одна нога здесь, другая там!

Директор терм рванул в сторону центрального входа в банный комплекс.

Император остался в тепидарии один, но ненадолго. Шеф заведения вернулся так быстро, словно никуда и не исчезал:

– О повелитель! К вам на приём рвётся какой-то пошлый… эээ… ушлый грек! Я его поймал, арестовал и, как полагается, по описи сдал вашей страже. Он утверждает, что ему по делу и срочно…

– В Париж?

– Нет, не Лютецию Паризиорум! У него вопрос жизни и смерти… эээ… только смерти без жизни!

– Так пусть умрёт! Никто его не неволит и на этом свете тем паче силком не держит…

– Он утверждает, что, если я не пропущу его к вам, меня распнут или отправят в клетку к хищникам. Да я и сам настоятельно рекомендую вашему величеству принять его и выслушать. Я увидел в его глазах присутствие какой-то великой тайны. Я умею читать не то что по глазам, но даже по пустым глазницам. Этот ушлый грек не о своей смерти печётся…