Айдас Сабаляускас - Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима. Продолжение дня первого. Прошлое

– О чьей же?

– Ромула!

– Какого ещё Ромула? В моём окружении нет такового…

– Брата Рема! Основателя Рима! Я нутром чую, что он раскрыл вековую тайну места, где похоронен наш первый и самый великий царь…

Филипп, как от удара молнии, чуть не подскочил в воде. Вернее, подскочил, но не пошёл по ней, аки по суху , а живо выполз на «берег» в чешуе, как жар горя и как один-единственный римский богатырь, а не тридцать три варвара-гипербопейца:

– Зови! Впусти! Живо!

К стопам принявшего вертикальное положение государя, с которого струйками стекала тёплая влага, вскоре пал эллин Дионисий.

Император подозрительно оглядел распластавшуюся перед ним словно гуттаперчевую фигуру мужчины и рявкнул:

– Если ты мошенник, то за мной не заржавеет! Без разговоров сразу на кре… на плаху отправишься!!! Чуешь?

– Чую, великий государь!

*****

Филипп, обнажённый до состояния «в чём мать родила», молча и долго, не перебивая, слушал то сбивчивый, то велеречивый рассказ грека Дионисия, который то ли всё ещё числился рабом сенатора Геренния Потента, то ли уже стал вольноотпущенником, свободным человеком и полноправным римским гражданином.

Эллин говорил, говорил, говорил без умолка, как будто боялся, что его отправят если не под арест и не на крест, то на плаху и он может не успеть изложить всё в подробностях и без утайки, до дней последних донца . Тут были, конечно, и тысячи тон словесной руды , и горы плевел, и груды прочего фонематического и лексического мусора, но всё произнесённое было неспроста, а единого слова ради . Пусть это слово и обратилось в конце речи нежданного пришельца сначала одним сложносочинённым предложением, а потом пулемётной очередью-серией простых (а мысль изречённая есть ложь ):

– Никакой я не эллин и не раб, а араб, мне мама перед самой своей смертью в этом по секрету призналась! Чтобы никто этого не услышал, она потребовала, чтобы я склонил своё ухо низко-низко, к самым её губам, и едва слышно нашептала мне: «Сын мой, вся наша семья – чистокровные арабы! Мы – свои среди чужих и чужие среди своих! Ищи себе подобных!»

– Прямо так и нашептала? Ты ничего не попутал? Это же наш… родовой шифр!

– Слово в слово! Это так же верно, как то, что и вначале было слово ! И я теперь не смею скрывать этого от вас! Не имею никакого права! Ни морального, ни юридического! Вам положено это знать! Я араб и на этом точка!

– Неужели и ты тоже?

– И я!.. эээ… Я не первый?

– Думаю, что даже и не последний!

– А кто ещё?

– Да есть тут некоторые… Чем докажешь свою добротную родословную?

– Кровью! Вот те крест! – не моргнув глазом, осенил себя знамением Дионисий.

«И как у них у всех получается довести это сладкое слово кре… кре… кре… до логического совершенства?!» – болезненно подумал император, вслух заключив не столько констатацией, сколько заманчивым деловым предложением:

– Моя благоверная точно бы поверила! Значит, и я тебе верю, честный человек! Хочешь стать сенатором Рима и с завтрашнего дня начать протирать свою тунику в курульном кресле курии Юлия?

– Эээ…

– Не можешь – научим! Не хочешь – заставим !

– Мои желания – это ваши желания… эээ… ваши желания – это мои желания… эээ… короче, чего изволите, государь, так тому и быть, того мне и не миновать! Я ваш навеки! Предан без лести ! Весь мой арабский род предан отныне вашему роду! Да и не только отныне, а всегда был предан, вот только сейчас появилась возможность заявить об этом официально!

Император продолжал стоять перед новым фаворитом целиком обнажённый, открытый всем ветрам назло , без устали разминая в правой руке… древко дротика (если нечто висит на сцене в первом акте пьесы, то когда-нибудь оно должно выстрелить):

– Эй, кто-нибудь! Стража! Доставить мне сюда негодяя-сенатора по имени Геренний Потент. Тут на его место в элите Рима появился более удачливый… эээ… способный претендент! Нужна ротация кадров! Кадры решают всё !

*****

– Аве цезарь! Аве август! – вместив в тепидарий собственную тушку, по-римски салютанул сенатор Потент императору и тут же заметил своего беглого раба. – Ах, вот ты где, плут! Негодяй и мошенник!

Филиппа, принявшего личностные характеристики на свою персону и собственную грудь, передёрнуло, его лицо исказилось злобной гримасой, он не выдержал и гаркнул:

– Я тебе дам «плут»! Я тебе дам «негодяй и мошенник»! Я тебе… не Димон , а август!