Лоран Бине - Цивилиzации

Грек все больше распалялся: «Ты вспоминаешь сожжения христиан, а что твои друзья-мексиканцы, которые разрывают грудь тем, кого приносят в жертву на своих пирамидах? Не видишь себя соучастником еретических злодеяний?»

Монтень вынужден был признать, что одобрить подобную практику никак нельзя, но сказал, что работает над тем, чтобы молодой король Чимальпопока ее отменил.

В ответ грек усмехнулся: «К счастью для всех нас, чума оказалась убедительнее тебя».

Тогда, чтобы прекратить этот разговор, Монтень наполнил бокалы вином из собственных погребов и шутливо произнес: «С волками жить — по-волчьи выть!»

«А если волки сами к тебе пришли?» — спросил проницательный Сервантес.

И все погрузились в чтение.

Как-то раз, когда господин де Монтень отсутствовал, через одно из башенных окон Сервантес увидел во дворе замка молодую женщину, кормившую кур. Различить ее черты он не мог, но она произвела на него весьма яркое впечатление, осанкой и силуэтом напомнив знатную даму. Какое-то особое изящество увиделось ему в том, как она разбрасывает зерна.

Монтень вернулся позже, ближе к вечеру, с подарком для грека: это был мольберт и живописные принадлежности, ибо склонности гостя он угадал, рассматривая его рисунки.

Грек стал писать портреты хозяина дома и своего друга, а еще пейзажи окрестностей Бордо, которые наблюдал из окна.

Монтень и Сервантес с восхищением и испугом изучали собственные лица, словно присыпанные землей, слепленные из глины и наложенные на холст.

И все равно живописец не прекращал спорить с тем, кого считал отступником и пособником новых ересей. «Нужна смелость, чтобы быть на стороне побежденных», — говорил он.

Монтень смеялся в ответ: «Что же тогда я здесь с вами делаю?»

А потом сказал так: «Видишь ли, Доменикос, совсем скоро все мы будем потомками победителей и побежденных. Первые дети, ставшие плодом двух миров, уже выросли, это зрелые мужчины и женщины: наш государь Чимальпопока, сын Куаутемока и Маргариты Французской, — наш Адам. Марга-рита Дучичела, дочь Атауальпы и Марии Австрийской, — наша Ева. Король Наварры Тупак Генрих Амару, сын Жанны д’Альбре и Манко Капака, герцог Романьи Энрико Юпанки и его восемь братьев и сестер, сыновья и дочери Екатерины Медичи и полководца Кискиса, — такие же французы и итальянцы, как инки или мексиканцы. Инфант Филипп Виракоча, сын Карла Капака и Маргариты Дучичелы, наследник испанского трона и король всех римлян, — Авель нашего нового времени. Атауальпа, выходит, наш Эней: был ли Эней римлянином? Что, если для инков и мексиканцев мы в конечном счете этруски?»

Сервантес слушал его и через окно, выходящее в сад, заметил даму, которая прежде появлялась во дворе. На этот раз она обходила грядки с помидорами и подстригала деревья авокадо. Пребывание взаперти и долгая череда злоключений, приведших их в эту башню, несомненно, распалили его воображение. Юность сделала остальное. Он влюбился.

Как-то вечером он вышел во двор выкурить трубку и увидел, как дама мелькнула в окне второй башни — точь-в-точь такой же, где скрывался он сам, — в мерцании свечей, озарявших, по всей видимости, ее покои. Вокруг было темно, он не боялся, что его обнаружат, — разве что предусмотрительно скрывал в ладони трубку с табаком, — и долго наблюдал, как женщина движется в амбразуре окна; не ушел он, даже когда в башне воцарилась такая же тьма и все указывало на то, что дама отправилась спать, так что в конце концов уснул под деревом.

Перед самым рассветом грек, обеспокоенный тем, что проснулся один и не обнаружил в комнате товарища, спустился вниз на поиски — убедиться, что его не застал какой-нибудь слуга или крестьянин, и нашел там же, под деревом: глаза его были закрыты, он спал без задних ног. Сначала грек осторожно потеребил его за плечо, но Сервантес не просыпался; пришлось повернуть его и расшевелить — тогда он наконец потянулся и, ошарашенно озираясь по сторонам, произнес: «Да простит тебя Господь, друг мой, ибо ты оторвал меня от самого восхитительного зрелища, какое только может представить мужчина». На что грек, ударяя его по щекам, чтобы привести в чувство, счел нужным сообщить: «Полагаю, ты о госпоже де Монтень, супруге хозяина. Ее зовут Франсуаза».

Они вернулись в кабинет, служивший им спальней, и легли досматривать сны до первых петухов, но Сервантес больше уснуть не смог и провел оставшееся до рассвета время, рисуя в мыслях даму, лежащую на постели в одной ночной сорочке.