Лоран Бине - Цивилиzации

Выбирать им не приходилось — можно было только пуститься в бега на враждебной территории, подобно зайцам, которых гонит по полям свора собак, но это их совсем не прельщало, и они согласились.

В кабинете был камин (в библиотеке господин де Монтень велел замуровать очаг, опасаясь, как бы огонь не поглотил ценные книги), так что наши друзья не знали недостатка в комфорте, и при этом не будем забывать, что каких-то пару месяцев назад они сидели на скамье гребцов, на берберской галере.

Теперь их дни протекали за чтением, трапезами и беседами с хозяином дома. Вечером, перед отходом ко сну, они ужинали, но из башни не выходили, разве что изредка, с наступлением ночи — глотнуть свежего воздуха и размять ноги в саду замка, где их провожали глазами совы.

Господин де Монтень был человеком гибкого ума, любознательным и необычайно осведомленным во многих областях, беседы с ним доставляли одно удовольствие, а поскольку наш ум укрепляется в общении с умами сильными и ясными [277] В текст этой главы включены скрытые цитаты из труда Мишеля Монтеня «Опыты». При цитировании используются фрагменты переводов А. Бобовича, Ф. Коган-Бернштейн, Н. Рыковой. , молодой Сервантес увлеченно подхватывал разговоры о поэзии, театре и прочих разнообразных вещах ради звучавших всегда исключительно к месту цитат из древних авторов — Вергилия, Софокла, Аристотеля, Горация, Секста Эмпирика, Цицерона.

Но еще больше нравилось ему слушать, как спорят между собой хозяин и грек, ибо споры эти обычно перерастали в настоящие диспуты, ни с чем не сравнимые по силе и изобретательности мысли. Конечно, любил он предаваться чтению трудов, которые находил в библиотеке, но штудирование книг — пассивное и расслабленное занятие, безо всякого пыла, тогда как живое слово и учит, и упражняет.

Грек, сам воин Христа и член Общества Иисуса, с горячностью осуждал господина де Монтеня, невзирая на обстоятельства, которыми тот был стеснен: дескать, связался с язычниками, предал единоверцев.

Молодой Сервантес пытался остановить друга, который мог зайти слишком далеко — того и гляди хозяин оскорбится и откажет им в пристанище, — но усилия были напрасны, грек не прекращал попреки: «Да будут прокляты христиане, если сговариваются с неверным!» — твердил он.

Однако это ничуть не омрачало настроение месье де Монтеня — напротив, он словно давал пищу для осуждений, ему даже была по душе эта грубая мужская фамильярность, с которой нападал на него грек. «Никакое мнение не оскорбит меня, как бы оно ни было мне чуждо, — говорил он, чтобы развеять опасения молодого Сервантеса. — Я готов хоть целый день спокойно вести спор, если в нем соблюдается порядок. — И со смехом добавлял: — Я действительно больше ищу общества тех, кто меня поучает, чем тех, кто меня побаивается». Выходит, внимание его пробуждал сам спорящий, а не гнев.

Надо сказать, грек оправдывал его ожидания и обвинял то в неверии, то в варварстве, ведь тот служит узурпатору, занявшему место христианнейшего короля Франции, и мало быть слугой адептов культа пернатого змея, так он еще и пособляет такому гнусному обычаю, как человеческие жертвоприношения, — уж верно заполучил свой пост по трусости и корыстолюбию, вместо того чтобы сражаться на стороне защитников истинной веры.

На это господин де Монтень сначала напоминал, что христианнейший Франциск I некогда, не колеблясь, заключил союз с падишахом против своего прославленного соперника, католического короля Карла V, так что ему видится затруднительным и по меньшей мере дерзким укорять его, Мишеля де Монтеня, скромного члена магистрата, в том, что сам папа стерпел от великого короля, ибо стоит напомнить: если король Английский Генрих VIII и монах Лютер были отлучены от церкви, тогда как желали лишь ее реформировать, то на друга Сулеймана кара сия не обрушилась. Обошла она стороной и Атауальпу с Куаутемоком, принявших крещение, как и их преемники. В конечном итоге это было мудро и в отношении новой коалиции, соединяющей ныне Максимилиана, Пия V и Селима.

Грек возражение принял и изменил тактику: видя, как хозяин дома увлечен греческими авторами, он заговорил о любви к отчизне, в которой когда-то черпали силы лакедемоняне в Фермопилах и афиняне при Марафоне, противостоя захватчикам-персам.

Восхищенный Монтень обратился к Сервантесу: «Ты ведь из Кастилии? Известно ли тебе, что Карл Пятый, взойдя на испанский трон, едва понимал твой язык? Да и как могло быть иначе, если родился он в Генте и был немцем? Почему же в нем больше испанского, чем в его преемнике, можешь ты мне сказать?» Сервантес попытался возразить, что у Карла V мать все же была испанкой, но Монтень словно только этого и ждал: «Да уж, матушка! Хуана Безумная, у которой он отобрал корону. Славный сынок! И матушка славная! — Затем он повернулся к греку: — Да, Карл Пятый был христианином, только это не помешало ему разграбить Священный город в лето Господне тысяча пятьсот двадцать седьмое старой эры. Заботило ли папу Климента Седьмого, который, как кролик в норе, засел в замке Святого Ангела, исповедуют ли христианскую веру ландскнехты, едва его не порешившие? Заботит ли Пия Пятого, что воины и галеры Селима — не христианские, если тот дает ими распоряжаться? Лично я скажу так: мне важно, что чужеземцы, прибывшие из-за моря, принесли в Испанию и во Францию религиозное примирение. Знай, Доменикос, что я был советником Куаутемока, мир праху его, и активно участвовал в обнародовании эдикта в Бордо, составленного по образцу Севильского, чтобы каждый мог исповедовать выбранную религию, не боясь, что его побьют, изгонят, повесят или сожгут на французской земле. Ответь, Доменикос, разве не будет это мне оправданием в Судный день?»