Василий Щепетнёв - Темные зеркала

— К тому же, дорогой господин Поддубный, вам будут помогать. Всякие мелкие, пустячные вопросы возьмут на себя помощники, весьма квалифицированные, смею вас уверить. Вам же предстоит, так сказать, общее руководство, — Гагарину надоело уговаривать. Ну, чего кочевряжится. Дают — бери, пока дают.

— Мы работы не боимся, — Поддубному не понравилось упоминание помощников. Свадебным генералом он быть не хотел, петрушкой на руке того же Гагарина. Если академия — так вся его, целиком. Другого найти — не смогут. Другого такого нет. Один Поддубный на свете. А начальников, да хоть начальников и Тайного приказа, он перевидал много. Особенно Тайного приказа. За пять последних лет Гагарин — третий. Правда, этот, похоже, сидит крепко. Его сердить не след. — Если доверит страна, что ж, буду работать. Надо, значит, надо. Согласен.

— Мы не ожидали от вас другого ответа, — одобрительно произнес князь. Он искренне считал, что без его участия не было бы ни академии, ни этого стадиона, ни физической культуры вообще. Эх, князь, князюшко, не дал бы наш приказ добро, а к нему сто тысяч в придачу, и что бы ты делал в своем Олимпийском комитете?

Гагарин мысленно поставил галочку в сегодняшнем списке — так, еще одно дело сделано.

— Распоряжение об основании Академии борьбы и о вашем назначении опубликуем на днях, а пока позвольте поздравить вас неофициально, — Он пожал руку борца, — По этому поводу не грех бокал-другой опрокинуть, не возражаете?

— Отчего же, очень даже можно. — Князь пытался имитировать модную нынче простонародную манеру речи. — Это мы завсегда согласные.

Поддубный просто кивнул. И чего это князь подличает перед Гагариным, подделывается под него? Никогда своим не станет, хоть водку пить будет, хоть материться прилюдно. Да и ни к чему это князю. Кто его тронет? Нет, тронуть можно, тронуть — тьфу, взял и растер, но надо же уважать себя, свое имя. Иначе как же тебя другие уважать будут?

— Тогда пройдемте… в буфет… — рассеянно предложил Гагарин. Он, напротив, не видел в попытках князя опроститься ничего зазорного. Понимает князь сегодняшнюю политику. Дипломат. Подумал без раздражения, зависть его ко всяким «благородным» последнее время поутихла, он порой ловил себя на мысли, что неплохо бы и самому к поместью добавить и титул, но не торопился, а сейчас и вообще не до этого. Хотя скоро, скоро…

Забег закончился, скороходы уступили место прыгунам. Они поднялись. Хорошо здесь, в особой ложе, но пить на виду нельзя. Сухой закон есть закон. В буфете находились практически все зрители особой ложи — дипломаты, олимпийские бонзы, свои. Своих осталось немного.

— Позвольте представить вам руководителя Борцовской академии, нашего прославленного богатыря Ивана Поддубного! — на правах хозяина оповестил о решении присутствующих Гагарин.

— Ура! — это свои. Иностранцы реагировали сдержаннее.

Ничего, пусть видят — глава Тайного приказа занят всякими пустяками. Значит, в Багдаде все спокойно. Фразу эту Гагарин вычитал в какой-то книжке, и она полюбилась настолько, что он не расставался с нею много лет.

Подскочил лакей с подносом. Они взяли бокалы — свои, Гусевские, князь произнес здравицу Поддубному.

— Куда французским винам до наших, крымских! — Князь Львов прищурил глаза, изображая восхищение. Врет, врет князюшка, иначе зачем бы хлопотал о ящике «клико». Для представительства, держи карман шире. Гагарину же вино вообще было безразлично. Не то чтобы он был поклонником белой головки, как многие, — патриотично и сердито, просто каждая минута на счету, расслабляться некогда. Вот и сейчас он едва пригубил и отставил бокал. К нему подходили, о чем-то спрашивали, он также что-то отвечал, иногда шутил, просто, незатейливо, как раньше отвечал на вопросы о родстве с теми Гагариными — даже не однофамилец, — дипломаты вежливо улыбались и отходили, неужто и вправду думали, что с рук его кровь капает — он видел карикатурку на себя в одной из газетенок — вражьих, нейтралы позволить не могли, карикатурна, как ни странно, ему польстила, он любил, когда его боялись— отходили и переговаривались о чем-то вполголоса. Потом послушаем, что они наговорили. А не услышим — шалишь, акустики, будет вам воля, ждите.

Они с князем отошли к окну — широкому, в стену. Отсюда арена была видна не хуже, чем из ложи, зато их видеть не мог никто — хитрое стекло укрывало от ненужных взглядов. Львов продолжал нести вздор, приходилось поддерживать разговор — знал, что позже иностранцы будут жадно расспрашивать князя, о чем говорил Гагарин, а потом делать глубокомысленные заключения о возможных изменениях в политике России на основании этих дурацких расспросов. Сегодня же и отобьют молнии. Давайте, давайте. Капля не то что камень, — железо точит.