Василий Щепетнёв - Темные зеркала

— Ваше благородие, Христом-Богом клянусь, не виноватый я!

— Клясться грех, голубчик. Да тебя никто ни в чем и не винит. Мы ведь понимаем, рана тяжелая, вот ты и напутал. Напутал-напутал, признайся. Свои в тебя стреляли, свои. Вот и скажи, кто.

— Ваше благородие, ну откуда мне знать, кто стрелял. В спину ведь. Я… а она…

— Ты уж напрягись, голубчик. Ни с того ни с сего в спину не стреляют.

— Не могу грех на душу брать, ваше благородие. Не видел я, а наговаривать как можно.

— Похвально. В самом деле, похвально. Но ты, голубчик, что думаешь — скажешь нам, и мы того сразу в оборот? Нет, мы проверим, семь раз проверим, а потом еще семь.

— Ваше благородие… — но пальцы разжались. Не по его душу пришли.

— Я тебя понимаю, по-христиански понимаю — прости врага своего, подставь другую щеку. Но ты о других подумай, о товарищах своих. Защитить их надобно от пуль в спину. А пулей в тебя выстрелили не простой. На самых злых врагов пуля, не просто убьет, а замучит перед смертью. Тебе вот доктор наш помог, так это временно, заморозка скоро кончится. Только госпиталь спасет.

«Может быть, спасет, — подумал доктор. — Если ефрейтор везучий. Впрочем, везучие не получают подобных пуль. А насчет боли — он сделал блокаду, зная, чего можно ждать от ранения. На сутки хватит».

— Я… Вы знать должны, я самострела выдал… Дунаева Сережку… Он винтовку обернул полотенцем и стрельнулся. А я доложил. Так его дружки зло затаили.

— Вот видишь, вспомнил. Как звать дружков-то? — Капитан аккуратно, каллиграфически вывел имена в блокноте. И блокнот у него какой-то липкий на вид. Ерунда, предвзятость, обычный блокнот. А вечное перо просто отличное. У него самого такое было много лет назад. Подарил на память одной особе, тогда — однокурснице. Сейчас… О, сейчас она — величина в мире медицины, вместе с мужем удостоены Нобелевской премии. Надо же кому-то и науку продвигать, не всем солдатиков штопать. Да еще в чине поручика. В его-то лета.

Он не завидовал ей, то есть не то чтобы вовсе не завидовал, но… Он и птицам порой завидовал, летают, мне бы так, но разве это зависть?

— Ты, голубчик, поправляйся. Лежи спокойно, ты долг исполнил, а не злобу потешил. — Капитан даже попытался укрыть ефрейтора одеялом. Душевные люди нынче служат в особых полевых отрядах, в медицине очерствели, да.

Они прошли в канцелярию — крохотный каркасный домик, жесть нагрелась; делая пребывание внутри малоприятным.

— Значит, я могу отправлять раненого?

— Пока нет, поручик, пока нет.

— Почему? Вы выяснили все, что хотели.

— Разве? Откуда вы знаете мои мысли? Да, он назвал несколько имен. Но я обязан выяснить, правда ли эго, затем отыскать того, кто дал им пулю, лишь тогда можно будет обойтись без вашего ефрейтора. Отправить его в Кишинев? Нет, это абсолютно исключено.

— Но здесь он обречен, разве вы не понимаете?

— Послушайте, поручик! Не будем толочь в ступе воду. Вы делайте свое дело, лечите его здесь, насколько хватает у вас умения, а я, буду делать свое. И не надо так на меня смотреть. Мне людей жалко не меньше вашего. Просто вы не представляете последствий того, что случится, если эти пули беспрепятственно пойдут гулять по полку. Второго больного можете отправлять, если оказия будет, а ефрейтора — оставьте.

Доктор молча вышел из жестяного домика. Пора привыкнуть. Не первый год служишь. Клятва Гиппократа, клятва Гиппократа! Гиппократ не был военным врачом. И, кстати, клятвы Гиппократа он не давал, а принимал присягу русского врача — все силы положить на алтарь Отечества.

Он зашел в палатку стоматолога. Тот врачевал — удалял зуб старшине второй роты. Старшина сидел с раскрытым ртом, вцепившись в подлокотники кресла, одновременно готовый и терпеть, и кричать. Стоматолог то запускал щипцы в рот пациента, то извлекал их, хмурясь.

— Уоа? — замычал старшина.

— Простите, что?

— Скоро рвать будете? — непослушный язык мешал, но старшина был настойчив.

— Рвать? Вы, милейший, имеете в виду — удалять? Так я уже удалил, вон он, — Стоматолог показал на плевательницу. Не может без эффектов, артист.

— Скоро полдень, — напомнил он стоматологу.

— Да, время летит. Но мы успеем, — Он приладил поудобнее кровоостанавливающий тампончик, критически осмотрел работу. — Сообразно обстоятельствам оценим как вполне удовлетворительно. Три часа не кушать. До вечера — еще лучше. Ясно?

Старшина мотнул головой, не отрывая взгляда от собственного зуба.

— На память возьмете?.