Александр Михайловский - Освобождение Ирландии

— Марк Твен, разрази меня гром! — воскликнул мистер Бенджамин, увидев меня. — Слышал, слышал, что вы прибыли в наши края! Заходите, заходите, я так рад вас видеть!

И практически раздавил мою руку в своей.

Я прошел внутрь домика, где Джуда усадил меня в кресло и налил мне чего-то очень вкусного.

— Белый сухой портвейн от Тейлора, сэр! — гордо сказал он. — Ни у кого в Гуантанамо его нет, а у меня есть… Я сумел договориться о доставке его на Флореш, а оттуда сюда, в Гуантанамо. Долорес, принеси, пожалуйста, нам чего-нибудь поесть!

Девушка, которая появилась в дверях кухни, заставила меня непроизвольно открыть рот. Грациозная, сероглазая, с черными как смоль волосами и чуть смуглой кожей, но без единой негроидной черты на ее прекрасном лице. Она обворожительно мне улыбнулась и поставила перед нами на стол поднос с фруктами, сыром и ветчиной, сказав с бесподобно милым акцентом:

— Джентльмены, я как раз готовлю ужин — мистер Твен, вы не откажетесь поужинать с нами?

— С превеликим удовольствием, мисс… — ответил я.

— Долорес. Долорес Ирисарри, — представилась девушка.

— А меня зовут Сэм Клеменс, — сказал я, — Марк Твен — это мой литературный псевдоним. Так речники на Миссисипи, где мне пришлось поработать в юности, называют глубину в два фатома, или двенадцать футов.

Та еще раз улыбнулась, сделала реверанс и ушла обратно на кухню. Бенджамин посмотрел на меня с чуть виноватой улыбкой.

— Мистер Клеменс… — нерешительно произнес он.

— Зовите меня Сэм, мистер Бенджамин, — ответил я.

— Тогда для вас, Сэм, я — Джуда, — согласился мистер Бенджамин. — Мистер Клеменс, вы, наверное, слышали, что я женат, и брак мой в последнее время даже стал более или менее счастливым. Но это, наверное, потому, что видимся мы редко, и только в Париже. Долорес — племянница помощника Родриго де Сеспедеса — и с ней я впервые понял, что такое настоящий уют. Когда идешь домой и знаешь, что не будет ни скандала, ни очередных неожиданностей, а всего лишь любовь и уют. А еще она очень умна, я с ней могу говорить и о работе, и об истории, и даже на юридические темы. Я хочу сделать ее первой женщиной-юристом Юга. Многие, конечно, шепчутся за моей спиной, а некоторые даже и пеняют мне, мол, старый развратник, еврей-изменщик…

— Очаровательная женщина… — задумчиво произнес я. — Если вы с ней счастливы, а она с вами, то я не вижу причины вас осуждать.

Джуда посмотрел на меня и вдруг еще раз пожал мне руку — если б я знал об этом его желании, то, возможно попробовал бы ее вовремя убрать за спину — все-таки сила его руки была неимоверной… С другой стороны, я понял, что он мне определенно нравился. И тогда я предложил тост:

— Давайте выпьем за вас с Долорес!

Мистер Бенджамин неожиданно стал серьезным.

— Нет, Сэм, — твердо сказал он, — за это мы еще успеем выпить. Первый тост — за наш с вами многострадальный Юг!

После того, как мы выпили, я оценил вкус прекрасного вина, а потом произнес:

— Джуда, не могли бы вы уделить мне несколько минут перед обедом и рассказать о себе, о том, как вы бежали в Англию, а еще про ваши планы на будущее, для статьи в нашем «Южном кресте»?

Джуда внимательно посмотрел на меня, вздохнул и начал рассказывать. Говорил он четко, лаконично и весьма занимательно — я слушал его раскрыв рот, боясь пропустить хотя бы одно слово. Рассказанное им, пусть не столь хорошо мною изложенное, вы можете прочитать в моей статье в первом номере «Южного креста».

Но больше всего меня поразила история о том, как он тогда бежал с Юга, когда все остальные твердо решили положиться на обещания янки. Я вдруг с удивлением обратил внимание на то, что и сам я про себя обзываю всех северян так, хотя, конечно, настоящие янки — это жители Новой Англии и Коннектикута, в частности те, среди которых я прожил последние несколько лет…

— Ну, я и подумал тогда, что слишком уж моя физиономия всем знакома, — рассказывал мистер Бенджамин, — ведь мой портрет зачем-то поместили на двухдолларовую бумажку, как я и не сопротивлялся этому… Ведь меня вполне могут опознать и, возможно, выдать янки. Ну, я и нашел выход. Моим кузеном был цирюльник в Аббевилле в Южной Каролине, последнем оплоте Юга. Вот я ему и говорю: «Сэм (его зовут так же, как и тебя), постриги меня так, как сейчас стригутся во Франции». А он мне и отвечает: «Так откуда я знаю, как они там ходят…»

С грехом пополам нашли мы французский журнал пятилетней давности. Он положил его перед собой и начал меня стричь меня. И постриг — выбрил все, кроме бакенбардов, и одежду почти такую же нашел — его тесть работал старьевщиком там же в Аббевилле… Я на радостях оставил ему почти все деньги. А он мне еще все говорил, мол, ты что, дурак — тебе они больше будут нужны. И все удивлялся — дескать, ерунду ему говорили, что все евреи скупердяи… Пришлось сложить все в узелок и оставить ему записку, что, мол, пусть возьмет себе все это и передаст часть другой моей родне.