Вероника Батхан: Порты и башни

Лешка одним махом перескочил через барьер. Выхватив хлыстик у Ангелины, он громко щёлкнул им, как шамберьером, потом взбил пыль у лап ближайшего пса. Хаски рыкнул, но отступил. Первый голод был утолен, а что такое бич дрессировщика, псы знали. Умные звери развернулись и дружно потрусили за кулисы. Лешка подхватил Ангелину под ручку и вывел – он опасался, что дрессировщица потеряет сознание.

– Это ж чистые волки, милочка, разве можно так неосторожничать? – покачал головой подоспевший Леон Рудольфович, глядя, как псов загоняют в клетку. Он пришелся крайней не к месту со своей репликой – осатаневшая от неудачи Ангелина громко и неизящно обложила старика по матушке. Мятая физиономия Леона Рудольфовича исказилась – то ли от стыда, то ли от ярости. Лешка разбираться не стал – кто ж суется к злой бабе под руку. Он мягко отодвинул старика и прислушался к гудящим трибунам. Надо было срочно менять пластинку.

– Клоуны, вперед! – раздалась команда и Плих с Плюхом, хихикая выкатились на манеж. Лешка облегченно вздохнул и потихоньку вернулся на свое место – досматривать представление. Номер «Микрофон правды» пользовался неизменным успехом у «болванов» – видимо из-за отменной глупости.

– Дорогие феодосийцы, – завелся Плих. – Это маленькое устройство полно таинственной цирковой магии!

– Достаточно сказать в него хоть одно слово, – подхватил Плюх. – И все узнают, какие сокровенные мысли таятся у вас в голове! Давайте попробуем.

Проворный клоун пробежал по барьеру и сунул микрофон под нос симпатичной блондинке из ложи.

– Как вас зовут?

– Маруся, – пискнула девушка и, перекрывая её слова, по манежу разнеслась песня «Любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждешь».

Довольный клоун погрозил блондинке пальцем:

– Всё ясно, вы влюблены! В кого бы? Ах, в мужа?

Клоун ткнул микрофон под нос её суровому соседу, и публика покатилась со смеху, услышав «Если б я был султан, я б имел трех жен». Под свирепым взглядом блондинки мужик покраснел, как рак. А клоун, потешно переваливаясь, поспешил дальше.

– А вы, что скажете, дорогой вы наш? Наверняка ведь проблемы с денежками…

Щуплый мужчинка в дорогой курточке ухватил микрофон – и заявил на весь цирк:

– У меня на счету четыреста тысяч гривен. Двести тысяч из них я заработал, незаконно перепродав бизнес своего покойного компаньона Тугайбердыева Мусы Айвазовича, а ещё двести получил отступными за эллинги на Карантине.

– За что, говоришь? За мои эллинги? – с места поднялся сосед мужчинки, грузный, раскосый дядя с золотой цепью. – Давай-ка мы с тобой выйдем, перетрем кое-что…

Публика покатывалась от хохота, глядя, как здоровенный татарин за шкирку влечет мужичонку к выходу.

– Да подставные они! – прокричала какая-то накрашенная девица. – Сговорились, вот и дурят народ! Дай-ка я гляну, что тут за правда?

Колыхая обширным телом девица шустро спустилась и подняла микрофон с барьера:

– Вот я Катюха, – заявила она сдобным басом. – Гоню самогон на дачке, разбавляю его водой и димедрола подбрасываю – так берет крепче, а алкаши все выпьют!

В нескольких точках зала раздалась брань – похоже, девицу знали.

– А ещё пацана прижила от Сережки, а пузо Игнату подсунула, мол твоё. А первенький мой родился дурачком с заячьей губой, я его, сироту, в больнице-то и оставила…

Было видно, что девице хочется замолчать, но правда лилась из неё смрадным потоком. Плюх вырвал у неё микрофон – и заговорил сам:

– Уважаемая публика, приносим… приносим свои извинения – программа у нас халтурная, директор в больнице, его жена дура фригидная, у медведя все зубы вырваны, удав вот-вот сдохнет, а напарник мой – бездарь редкостная, второго такого в Украине не отыскать.

– Это я бездарь? – возопил Плих.

– Ты, Антоша, и диплом у тебя купленный и медальку сам знаешь за что тебе дали.

Это было туше. Плих вцепился товарищу в волосы и под аплодисменты публики начал волтузить того по арене. Неожиданно погас свет. Впрочем, зрителям это было не в новинку – электричество в Феодосии той зимой отключали почти ежедневно. Или починят или предложат покинуть цирк, как ни жаль.

– Представление продолжается! – раздался вдруг звучный голос с манежа. – Маэстро, марш.

Грянули трубы. Удивленный донельзя Лешка понял – играет живой оркестр. Зал осветился – но не электрическим светом, а мягким, трепещущим огнем ламп. Высоченный, усатый конферансье в цилиндре и черном фраке объявил: