Андрей Посняков - Око Тимура

– Во! – Раничев изумленно хлопнул себя ладонями по коленкам. – Пред светлы очи! Посейчас и пойду, вот соберусь только, полушубок накину…

– Ты б лучше не накидывал этот полушубок, Иване, – скептически оглядев приятеля, посоветовал отрок. – Его у тебя в трех местах моль проела, ходить стыдно.

– Надо же, – расстроился Раничев. – А я и не видел… Ну хоть кафтан в порядке да однорядка… Эх, еще б ферязь для пущего форсу.

– Есть у меня ферязь, – кивнул Лукьян. – Только идти далековато, да и маловата она тебе будет.

– Вот то-то и оно, что маловата, – посетовал Иван. – Ладно, и однорядкою обойдемся, чай, тепло покуда. Ишь, капель-то, ровно весною!

На улице и в самом деле была оттепель. Сквозь разноцветные – лиловые, зеленые, багровые – тучи проникали солнечные лучи, нежаркие, конечно, и даже не теплые, но искрящиеся, радостные, приятные. Словно бы и вправду весна. Здорово! Кругом воробьи щебечут, синицы дерутся в колдобинах, а на ветках деревьев деловито каркают вороны.

Остановясь у княжеских хором, Раничев деловито оббил сапоги об крыльцо от налипшей грязи и, протопав в людскую, нагло кивнул Феоктисту:

– Поди-ка доложи князю, тиуне!

Тот аж обалдел от подобного нахальства. Надо же, ни те поклона, ни те здравия – поди да доложи. Вот хам-то! И правильно решили такого на Москву убрать. Пущай прокатится, даст Бог, и в обрат не вернется.

– Входи ужо, – вернувшись из княжьей горницы, сухо бросил тиун. – Ждет князь-то.

Оставив шапку на лавке, Иван вошел в горницу, и, перекрестившись на обширный иконостас, поклонился:

– Явился, княже, пред твои очи!

– Вот и молодец, что явился, – неожиданно улыбнулся князь. – Говорить с тобой долго не буду – человек ты честный, храбрый, о том ведаю. Потому – и задание тебе особое.

Раничев насторожился. Рязанский князь был из тех, что мягко стелет, да потом жестковато спать.

– Вот что, Иване, собирайся-ка в Москву, – немного помолчав, огорошил князь. – Чай, засиделся уже без дела да без деньжат?

– Да уж. – Раничев хохотнул. – Твоя правда, княже Олег Иваныч, засиделся. И без того, и без другого.

– Я ж тебе недавно усадебку жаловал? – удивился рязанский властитель. – Неужто в кости проиграл?

– Не в кости, а одноруким бандитам, – пошутил Раничев, да сразу же и поправился: – Нет, княже, цела усадебка, да только работать на ней некому.

– А то завел бы коровок, деву какую приглядел…

– Да есть дева, как не быть. – Иван погрустнел. – Только вот вряд ли она согласится с коровами…

Князь засмеялся, погрозил шутливо пальцем:

– Знаю, знаю, про какую деву глаголешь… Покойного боярина Евсея воспитанницу. Ох, не твоего полета птица… Хотя…

Привстав в резном кресле, Олег Иваныч Рязанский чуть усмехнулся:

– Вот что, Иване. Коли выполнишь мое порученье достойно – награжу щедро. Пару деревенек отпишу точно, да с мужиками. Так что будешь человек не простой.

– Вот славно бы!

– Тогда можешь и к боярышне твоей сватов засылать, чай, не откажет! – Князь расхохотался. – Ну а теперь к делу. Кликни-ка из людской Феоктиста-тиуна, голова у него варит, вместе и посоветуемся, как лучше дело наше спроворить.

– Феоктиста… – Раничев незаметно вздохнул. Вот уж кого-кого, а этого пронырливого тиуна с задатками садиста лучше было бы вообще не подпускать ни к какому серьезному делу. Однако с князем не поспоришь, упрям старик, особенно сейчас, в старости. Что ж, Феоктист так Феоктист. Еще раз вздохнув, Раничев приоткрыл дверь. За слюдяным окном людской уже…

…вовсю сияло зимнее холодное солнце.

Где-то за лесистым холмом, за излучиной заснеженной Москвы-реки, слева от продвигавшегося по зимнику вверх по реке обоза, показались сумрачные стены Данилова монастыря. Увидев их, обозные приободрились – тяжел путь оказался, как от самой Коломны пошло буранить – едва выбрались, да еще волки так и бежали стаями, заходя то слева, то справа, выли, шныряли по берегам серыми тенями, но напасть так и не решились – может, испугались многолюдства, а может – недостаточно голодные были, подкрепились по пути в селищах собачками, а то и лося загнали. Чуть проехали вперед – сверкнула меж елками белокаменная колокольня Симоновой обители. Возницы придержали лошадок: