Андрей Посняков - Око Тимура

Игристое солнце сверкало в голубом, чуть тронутом морозною дымкой небе, золотом пылая на заснеженных ветках деревьев, ослепительной желтизною растекалось по санной колее, круто спускавшейся с холма вниз, к Оке-реке. Лесистый берег – сосны, березы, осины – застыл в тишине, словно витязи перед грозною битвой, с тянувшейся по льду реки дороги в лес бежали повертки к деревням, дальним и ближним. На одну из таких дорожек свернули мчащиеся по дороге сани, запряженные парой гнедых. Свернули резко, едва не перевернулись – кучер, обернувшись, подмигнул, засмеялся – ничего, мол, не так еще ездили. В санях, укрыв ноги теплой медвежьей дохой, улыбаясь, сидели двое – девушка в беличьей, крытой светло-зеленым атласом шубке и молодой – но давно уже не юноша – мужчина с тщательно подстриженной темно-русой бородою. Из-под распахнутого собольего полушубка виднелась темно-голубая однорядка из добротного немецкого сукна, украшенная витым шелковым шнуром – канителью. Бобровая, сбившаяся набок шапка позволяла встречному ветерку трепать густую шевелюру.

– Не замерзла, люба? – ласково обратился мужчина к девушке, и та засмеялась, показав жемчужно-белые зубы, блеснула озорно глазами чудного изумрудно-зеленого цвета.

– Замерзнуть? В этакой-то шубе? Да ты что, Иване!

– А все ж, мыслю, замерзла! – уверенно кивнул Иван. – Иди-ко, погрею!

Обнял, схватил девчонку в охапку, прижал к себе, крепко поцеловав в губы.

– Пусти, пусти, дурной, – смеясь, отбивалась девушка. – Мороз ведь! Потрескаются губы, дядюшка скажет – точно целовалась с кем-то.

– То есть как это «с кем-то»?! – притворно сдвинул брови Иван. – А ты молви – «с кем надо, с тем и целовалась»!

– А что, думаешь, не молвлю? – Девчонка обхватила ладонями раскрасневшиеся щеки Ивана. – Молвила бы… Да только дядюшку обижать неохота. Стар ведь.

– Да уж, немолод. Зато воевода знатный.

– О том бы князь Олег Иваныч ведал…

– Да ведает князь. – Иван грустно махнул рукой. – Только уж больно врагов да завистников у дядюшки Панфила много.

Девушка стрельнула глазами:

– Больше, чем у тебя?

Иван хмыкнул:

– Ай, молодец, Евдокся! И спросишь же!

– Спрошу, – погрустнела Евдокся и вдруг, закусив губу, призналась: – Страшно мне за тебя, Иване!

– Страшно? Ничего, хоть врагов да завистников у меня и много, да все давно уж хвосты поприжали, так, вредят по мелочи, наушничают князю.

– И про нас уж, поди, доложили…

Иван кивнул:

– Доложили уж, не без этого. Да только князю-то до дядюшки твоего особой заботы нет – в опале так в опале.

– Переживает об том дядюшка. Аж почернел весь… Эвон, Иване, глянь-ка! Вон и усадебка наша… Видишь, за перелеском.

Иван присмотрелся, увидев вздымающийся за деревьями частокол… так себе частокол, хиленький, не от лютого ворога – от зверья лесного. За частоколом, за воротцами, виднелись крыши изб и амбаров.

– Почудово, – улыбнулась Евдокся. – Моя деревенька… Не бог весть что, но все же… Стой, Проша!

Кучер натянул вожжи:

– Тпрууу!

– Ну вот. – Девушка повернулась к Ивану. – Теперь знаешь дорожку. На Тимофея-апостола переедем сюда с дядюшкой. Ужо до весны поживем, а то и до лета.

– Хорошо здесь, – потянувшись, отозвался Иван. – Красиво.

И в самом деле, спрятавшаяся за лесом усадебка выглядела словно нарисованной. Аккуратные воротца, желтые, крытые соломою крыши, покрытые снегом деревья. К небу тянулись белые столбы дыма.

– Десяток холопей у меня, – с гордостью сообщила Евдокся. – Трое закупов и рядовичей семь… нет, восемь, если считать Ерофея-тиуна.

– Богато! – покачал головой Иван.

Девушка шутливо ткнула его кулаком в бок:

– Ладно смеяться-то. Не в людишках ведь дело…

– Да уж, не в людишках… В знатности твоей дело. В том-то и закавыка… в том…

Иван, погрустнев, задумался. И в самом деле, кто такая эта девица Евдокся? Знатная боярышня, родственница покойного угрюмовского наместника Евсея Ольбековича, а ныне – приемная дочь опального воеводы Панфила Чоги. Побросала судьбина Евдоксю, поиграла девичьей судьбой, как бурный весенний поток играет древесною щепой, поносило по свету – от ордынских степей до Самарканда и Кафы.