Владимир Рутковский: Сторожевая застава

Андак тихо засмеялся.

— Еще бы!

Наконец нос лодки мягко ударился о берег. Спаситель помог Андаку выбраться на сушу и докончил:

— А зовут меня дед Овсей. Это, чтобы ваши знали, когда заскочат в Римов. Дед Овсей, запомнишь? Ну, а с ним и род его.

— Запомню — пообещал Андак — будь уверен: отныне тебя и твой род никто из половцев и пальцем не зацепит.

Они пошли берегом. Бровко не сводил с Андака настороженного взгляда. И стоило тому было резко поднять руку, как пес угрожающе рычал.

Вскоре Андак разглядел в темноте силуэт коня.

— Бывай здоров, ханыч — сказал дед Овсей — и помни: не только за выкуп работаю.

— Буду помнить — опять пообещал Андак — ожидай в гости!

Когда конский топот растворился вдали, дед презрительно сплюнул на землю:

— В гости, ишь, напрашивается… Ничего, пусть приезжает. Только тогда говорить мы будем иначе.

Вернувшись к лодке, у которой уже радостно повизгивал Бровко, дед тихо позвал:

— Выходи, брат. Хоть поговорим наедине как следует. Так, говоришь, опять ноги крутит?

— Бу-у… — пожалелось из темноты — Бу-у…

Конечно, ни на какой Лукомль дружинники Добрыни и Муровца не пошли. Они остановились в лесу, за полдня неспешного перехода от Римова. А гонцы мчали дальше, на Переяслав, где князь переяславский Владимир Мономах спешно собирал большую рать.

Сам Добрыня с пол сотней старших дружинников разбил лагерь в лесу еще ближе, сразу же за Римовым. Потайными тропами они обошли село и остановились на лесистом возвышении, откуда было видно не только Римов, но и Сулу, и все, что за ней творилось.

Между взрослыми вертелись и несколько Римовских ребят. Они были готовы выполнить любой приказ Добрыни или Муровца.

Конечно, не обошлось и без Витьки.

А на рассвете второго дня приковылял в отряд дед Овсей с Бровком.

— Все ладно — говорил он — Из Горошина передавали — ожидайте гостей.

День тянулся нестерпимо долго. Время от времени то один, то другой дружинник подъезжали к опушке и долго, до боли в глазах, всматривались в сторону Сулы. Но за ней не было ни души.

Добрыня запретил разводить костры. На ночь улеглись под открытым небом. Из недалекого Римова долетал гогот гусей, мычания и ярый собачий лай.

Витька лежал лицом вверх на охапке свежей травы и всматривался в синюю темноту неба, густо усеянного яркими блестками звезд. Лежал и удивлялся, какими же разными могут быть эти зори. Тогда, в половецком плену, они казались ему такими далекими и холодными, аж мороз пробегал по коже. Не потому ли, что был среди чужинцев?

А здесь они теплые и близкие. И то одна, то другая звезда ободрительно ему подмигивала. С чего бы это? Видимо, потому, что он среди своих.

С одной стороны от Витьки разместился Лыдько. Спал он беспокойно, время от времени дергал плечом и что-то бубнил. Видимо, уже бился с половцами.

С другой стороны разлегся Илья Муровец. Славный богатырь как положил голову на седло, так сразу же и заснул. Спал тихо и крепко, как может спать лишь малый ребенок.

Неподалеку, под кустом, расположился Добрыня с дедом Овсеем. В отличие от Муровца, им не спалось. Сначала они тихо шумели о своих давних летах. Позже Добрыня начал жалиться:

— Лучше бы, друг Овсей, десять раз биться, чем ожидать. Совсем глуп становлюсь, когда не ведаю что к чему.

— Я тоже — вздохнул дед Овсей.

— Не говори. По тебе не видно.

— По тебе тоже…

— Эй, деды — не просыпаясь, подал голос Муровец — спите уже, спите, потому что сейчас возьму дрын!

Деды тихонько захихикали и смолкли.

Еще и не светало, как старшины опять затаились у опушки и прикипели взглядом к Суле.

Туманы густо плыли над землей. Казалось, они затопили весь мир. За ними не было видно даже солнца, которое должно было стоять уже достаточно высоко.

Дед Овсей тихо спорил с Добрыней.

— Как ты думаешь — говорил Добрыня — не пора ли нам послать по дружину? Зря мы так далеко ее отослали.

— Не бойся, не зря — возражал дед Овсей — наоборот, надо было еще дальше отослать. Сам же знаешь, что половец без выведки и шага не ступит.

— Знать, конечно, знаю, но вот тут… — Добрыня прикладывал широкую ладонь к груди — а вдруг они вот в тумане подкрадываются!

— Рано еще им. Они хотя и половцы, но не птицы. Наконец, солнце выкатилось из-за тумана. Стало прижигать. Муровец молчал. Лишь кусал одну травину за второй. С той искусанной травы можно было уже набрать сноп. На Добрыню было трудно смотреть. Он то вздыхал, как кузнечный мех и вытирал вспотевшее чело, то слезал с коня и уставясь в землю ходил вокруг него. Сбоку могло показаться, что он ищет грибы.