Валерий Большаков - Дорога войны

— А твой где? — поинтересовался Сергий у Эдика.

— А мой самый умный! — радостно ответил Чанба. — Сбёг, зараза!

— Он не зараза, — поправил его Искандер, — он только разносчик. И надо говорить не «сбег», а «сбежал».

— Хватит, — сказал Лобанов Гефестаю, — товарищ уже проникся.

— Ага, — согласился сын Ярная, — да я, в принципе, наигрался уже…

Он отпустил «товарища», и тот выстелился на полу, раскидывая немытые конечности.

— Уходим, — решил Сергий, — а то как бы «самый умный» дружков не привел.

Эдик прихватил недопитое вино, Гефестай сгреб недоеденную закуску — и они ушли.

Ресторатор, дрожащий как в ознобе, с тоскою оглядел истекающих кровью батавов, ломаную мебель, битую посуду.

— O, Roma Dea! — простонал он, ломая руки.

А на улице, в исполнении квартета, грянула старинная легионерская песня:

Луций Эльвий проснулся затемно, в часы четвертой стражи. [14] Время суток у римлян делилось на 24 часа: 12 часов длился день и 12 часов — ночь. И день, и ночь делились на стражи. Четвертая ночная стража — с двух до шести. Надо полагать, Луций пробудился в пятом часу утра. Сев на край топчана, он потер ладонями лицо и вздохнул: тяжела жизнь клиента! [15] Каждый богатый римлянин, как правило, обзаводился клиентами — отпущенниками и свободными, которых он брал на содержание, становясь для них патроном.

Помолившись Латеранусу, богу домашнего огня, Змей встал и натянул через голову небеленую желто-коричневую тунику. Подцепив пальцами сандалии, он нагнулся за одеялом, которым укрывался. Это была его тога — овальный кусок сукна длиною десять локтей. Тогу надевали в несколько приемов, и одному в нее не облачиться. Никак. А надо…

Выругавшись, Змей постучал в стену и громко позвал:

— Ма-арк! Иди сюда!

Ворчание и брань соседа, нищего вольноотпущенника-либертина, не донеслись до гладиатора. Но вскоре зашаркали шаги, скрипнула дверь, и хриплый голос пробурчал:

— Ты мне дашь когда-нибудь выспаться? Или нет? Хмурый либертин появился на пороге, зябко кутаясь в ветхий плащ.

— Марк, — сказал Луций, — помоги с тогой! Ты, говорят, в этом деле специалист был?

— Был! — оскорбился Марк. — И был, и остался! Давай сюда.

Сбросив плащ, он взял тогу за широкий край, захватывая треть куска, и, собрав складками, перекинул через левое плечо Луция Эльвия, следя за тем, чтобы была покрыта левая рука гладиатора, а передний конец свисал почти до пола.

— Я, бывало, — вспоминал Марк, — с вечера тогу хозяйскую готовил — складки, как надо, устрою, дощечками их проложу, и зажимчиками, зажимчиками.

Он пропустил материю под правой рукой Змея, на высоте бедра собрал в складки и, протянув по груди гладиатора наискосок, перекинул конец ему через левое плечо.

— Тога у тебя, — проворчал Марк, — грязнее грязи!

— Сойдет…

Опустив остаток ткани полукругом чуть пониже колена, Марк тщательно устроил складки и перебросил конец опять через левое плечо Луция.

— Готово! — сказал он горделиво и зачитал из Вергилия: — «Вот они, мира владыки, народ, облекшийся в тогу!»

— Иди ты… — буркнул гладиатор.

— Принесешь мне хоть колбаски кусочек.

— Ладно… Если самому достанется!

— Давай…

Змей замер у порога и вышел из дому с правой ноги. Нашаривая в потемках ступени, он спустился во двор, умылся из фонтана и вытерся тогой, стараясь не разрушить творение Марка.

Субура была пуста и тиха, сандалии Эльвия громко щелкали, озвучивая размеренный шаг.

Было довольно прохладно, да еще резкий аквилон посвистывал, забираясь под складки холодными пальцами, — не грела тога!

Идти было далеко, дом сенатора Элия Антония располагался на Малом Целии, «за девятым столбом, считая от храма Клавдия».

Луций миновал громаду терм Траяна и обогнул гороподобный амфитеатр Флавиев. Первые лучи солнца уже зажгли блики по верхнему, четвертому ярусу амфитеатра, на круглых бронзовых щитах, прибитых между коринфскими пилястрами. Громадная статуя Нерона из позолоченной бронзы, посвященная богу солнца, не дотягивалась и до третьего яруса, но лучистая диадема колосса уже отражала зарю. Солнце светило, но не грело.

Оглядываясь кругом — нет ли какой птицы, появление которой — к худу, Змей поплелся дальше и поднялся на Малый Целий.

С улицы разглядеть особняк-домус сенатора было трудно, мешала высокая каменная ограда, увенчанная бронзовыми изображениями сфинксов. А далее кучковались прилизанные веретена кипарисов, вставая еще одной стеной, темно-зеленой и тенистой.