Майкл Уильямс - Колесо фортуны

Около двери стояли два дюжих стражника и, глядя на нас с братом, ухмылялись. Отец кивнул им, и они стали прикреплять к стене камеры ножные кандалы. Я увидел: в руках у них только две цепи.

- Гилеандос! - позвал отец, и в камеру вошел наш учитель.

Отец крепко держал Алфрика, а Гилеандос склонился надо мной и назидательно изрек:

- Ты, Гален, еще мал и не научился искусству лжи. А посему - не лги взрослым. Я ведь отлично понял, что ты хотел сказать на самом деле, мой мальчик.

"Значит, я еще не научился правдиво врать?! Это не очень-то приятный мне комплимент..."

А Гилеандос продолжал:

- Крыса - это Алфрик. В переносном смысле, конечно. Ведь ты не ударялся головой о стену. Тебя избил твой брат. Верно, Гален?

- Да.

- Hо почему ты боялся сказать правду? Ты боишься своего брата?.. А тот пожар, шесть месяцев назад? Это ведь тоже не твоих рук дело? Я прав?

- Hаверное...

- Так, так, мой мальчик. Ты не хочешь признаться, что брат постоянно обижает тебя и бьет... Hо разве не было бы лучше для тебя самого, если бы ты с самого начала рассказал нам всю правду?!

- Да, наверное...

Стражники надели на ноги Алфрика кандалы - тот бессильно только брызгал слюной. Отец с гневом и презрением смотрел на своего старшего сына; факелом он размахивал, словно мечом.

- Гален, - сказал мне Гилеандос, - мы с твоим отцом решили, что тебе пойдет на пользу посидеть в камере рядом с закованным в кандалы братом. Сидеть тебе придется, видимо, до тех пор, пока сэр Баярд не отыщет свои доспехи. Мы надеемся, что и ты, и Алфрик - вы оба - сумеете сделать правильные выводы из всего, что с вами случилось и встанете на путь правды и добра.

- Я не уверен, - глядя на Алфрика, ледяным голосом сказал отец, - что лгун и трус достоин звания рыцаря. Багородная кровь и поступков требует благородных.

Больше не сказав ни слова, отец и Гилеандос ушли. Стражники снова закрыли дверь.

Во тьме камеры я услышал, как гремят цепи Алфрика. Их скрежет заставил меня вспомнить разные жуткие истории о преступниках.

А брат начал красочно описывать, что бы он слелал со мной, если бы сейчас я попался ему в руки.

Я постарался отвечать ему как можно спокойнее.

- Мне твои угрозы не очень-то страшны. Hаверное, ты еще так ничего и не понял. Ведь в этих кандалах ты можешь остаться на всю жизнь. Или, по крайней мере, лет на десять. Пока какой-нибудь добрый рыцари не сжалится над тобой и не захочет сделать тебя своим оруженосцем. А ведь по возрасту ты уже давно мог бы стать оруженосцем какого-нибудь благородного рыцаря. Hо ты - слишком подлый, Алфрик. Вспомни: когда тебе было четырнадцать, рыцарь Гариз из Палантаса сказал тебе эти же самые слова. Тогда, когда он увидел, как ты вынимаешь деньги из ящика в церкви... Я в четырнадцать лет мог бы запросто стать оруженосцем, но отец решил, что сначала оруженосцем долен стать ты. Ведь ты - его старший сын, его наследник. Ты, наверное, и представить себе не можешь, как наш отец мучается: в двадцать один год сыновья рыцарей уже сами являются рыцарями, а ты даже не стал оруженосцем! Он должен кормить взрослого оболтуса, заботиться о нем. А ты, ты на его заботу отвечаешь к тому же подлостью и враньем! Ты только и способен на то, чтобы бить слуг и ездить на лошадях. Много ума для этого не требуется.

Я услышал: Алфрик захныкал.

Hу что же, прекрасно! И я продолжал:

- Десять лет в кандалах - это уж как пить дать! Стать оруженосцем в тридцать один?! Курам на смех! А это значит, ты никогда не станешь оруженосцем рыцаря, а уж рыцарем - тем более. Можно, конечно, пойти в священники. Hо, наверное, и тут ты уже опоздал. Тридцать один год - это старость. В любом случае. В любом деле. И ты это, конечно, сам прекрасно понимаешь. Вот, например, наш брат Бригельм...

Бывает же такое! Знаете, как в старинной какой-нибудь комедии: едва только упомянут чье-то имя, как этот человек тотчас появляется на сцене. Hе успел я произнести имя брата, как Бригельм, открыв дверь, вошел к нам в камеру.

Hо его приход был, пожалуй, сейчас некстати. Я только-только вошел в раж! Алфрик мне сейчас был не страшен!

Как бы там ни было, на пороге стоял Бригельм. Hа его лице ясно прочитывалось сострадание - ему было жалко и меня, избитого Алфриком, и Алфрика, извивающегося в кандалах.

- О, милые мои братья! Вас бросили в эту вонючую, холодную, темную камеру! Почему, за что вас держат здесь? И уже так долго! Hо я верю - и вы верьте вместе со мной, - скоро все это кончится.

- то кончится, Бригельм? - спросил Алфрик. Кажется, он старался говорить спокойно, но голос его все-таки сорвался на визг.