Федор Чешко - Архангелы и Ко

Даже тривиальная пощечина не подействовала бы лучше. Тем более что осмысленность прорезалась не только в Клаусовых глазах, но и в мутных взорах остальных членов героического каракальского экипажа. Вот и славно — теперь можно заговорить более или менее по-нормальному.

— Лафорж, копии основных программ на защищенных носителях есть? Срочно сюда — могут понадобиться. Клаус, еще можно успеть нормализовать состояние реакт?..

— Уже не успеем, даже если ты… Э, ты что, вычистил локалку от этой заразы?!

— Вычистил, вычистил, — бормотнул Матвей, выдирая из тощих, трясущихся, но на удивление цепких пальцев лопоухого дедушки джиэйром-обойму.

— Тогда оживи реакторную катапульту и аварийные ракеты. — Клаус уже сидел за «человеческим» пультом. — И спокойней, не лихорадь — у тебя еще верных минут пятнадцать.

— Вот именно ты еще будешь мне про спокойствие…

Молчанов срастил обойму с копидрайвом, пролаял какую-то скороговорочную абракадабру в саунд-контактор и расслабленно откинулся на кресельную спинку:

— Все. Что зависело от меня, я сделал. Теперь, ежели чего, адресуй свои азиатские матюки супербрэйну и его быстродействию. А во, кстати, что ты там давеча гавкал на меня? Что-то про ишака, да?

Кадыр-оглы жрал взглядом мертвую индикаторную панель, нетерпеливо пристукивая кулаками по подлокотникам.

— Н-ну, понимаешь… — сказал он полурассеянно-полусмущенно, — в этом языке нет слова «самодовольный»… пришлось сказать: ишак, который это… сам себя удовлетворяет. В общем, ведь то же самое, правда?

— Предположим, — скрипнул зубами Матвей. — Только следующий раз выбери какой-нибудь другой язык, хорошо?

Святая правда — толчков действительно больше не было. Потому что ни у кого язык бы не повернулся назвать скучным словом «толчок» затеявшееся мигом позже светопреставление.

Это могло бы напомнить лихую кашмирскую пляску, ту самую, для которой танцовщицы надевают на ноги браслеты с бубенчиками. Могло бы, но не напомнило: пляску-то подобную Матвей видывал, но никогда не оказывался во время нее внутри бубенца. А для умственных экстраполяции условия были, мягко говоря, не вполне подходящими.

На первых же секундах заварившейся звончатой кутерьмы Матвея вышвырнуло из кресла, и в дальнейшем он был вынужден все свои силы мобилизовать на выкарабкивание из-под папаши Лафоржа. Дело уже совсем было пошло на лад, но тут на них обоих с маху уселся Большой черный Мак, и все пришлось начинать сначала.

Потом самозванного бухгалтера Рашна вдруг осенило, будто бы творящееся есть следствие задержки с отстрелом аварийного реактора, будто бы тот взорвался слишком близко и будто бы из-под двух третей штатного каракальского экипажа можно не выкарабкиваться, потому что все равно всем вот-вот наступит полный чехол.

А потом тряское кувыркание окружающего пространства внезапно оборвалось — возможно, наконец взялись за дело приобалдевшие от избытка входящих установок компенсаторы гравитации, а возможно, и нет, потому что звон оборвался тоже… но чехол, кажется, так и не наступил.

Сдвинув с затылка что-то увесистое, округло-угловатое (не то голову Лафоржа, не то кулак Макумбы), Матвей привстал и, к немалому своему удивлению, обнаружил Клауса сидящим на прежнем месте. Удивление, впрочем, оказалось недолговечным: впервые за все это время Молчанов вспомнил о существовании на свете такой безделицы, как привязные ремни.

А еще Матвей обнаружил, что чехарда окружающего мироздания не прекратилась. Верней, прекратилась не вполне. Теперь она имела место на главном обзорном экране, и имела она там место до такой степени, что смотреть на этот самый экран было попросту тошно. Круговерть стремительно меняющихся изображений объединял только фон — все то же успевшее набить оскомину черное редкозвездье галактической окраины.

Заметно съехавший к экранному обрезу белесовато-зеленовато-ржавый шар Байсана; совершенно уже окрохотнелая бронепластовая «груша» с короной тормозных выхлопов; бесформенная угласто-иззубренная скала (небось какой-нибудь астероид, прихваченный Байсаном в спутники); укувырковывающаяся бесформенная же путаница блестящих сфер, решеток, цилиндров, чего-то еще (отстреленный реактор); еще раз кишкастая «груша», но уже без короны (вполне естественно: топливо в Шостаково-Филовом положении следует поберечь); еще раз реактор и бешеная малиновая звезда на его месте…

Тут под Клаусово злобное «вот он!» наэкранная калейдоскопщина оборвалась видением чего-то вроде ширококрылого жука, и до Матвея дошел наконец смысл последних событий.