Сергей Минцлов - Царь царей...

— Да быть не может! — воскликнул Михаил Степанович. — Что значит увлечение, однако!

Путешественники уселись, кто на выступе стены, кто на полу, и принялись истреблять закуски, добытые из сумки Антона. Скоро все почувствовали, насколько утомила их целодневная ходьба и лазанье по снегам.

На ночлег решили остаться на том же месте, и вся компания улеглась в ряд на голый пол, поперек прохода; ни одеял, ни подушек ни у кого не было; вместо последних послужили сумки, покрытые сверху носовыми платками.

Антон выждал, когда все господа улеглись, и задул последний фонарь.

Глубокий мрак поглотил подземелье и приютившуюся в нем небольшую кучку людей.

Было тепло и немного душно.

— А какая толща земли над нами! — проговорил спустя некоторое время Михаил Степанович. — Подумать страшно! Заживо погребенные…

— Замолчите! — с досадой перебил его охотник. — Чего закаркали? — спать пора!

Все умолкли, и через несколько минут сон охватил усталых путешественников.

Михаил Степанович пробудился как бы от толчка и открыл глаза.

Кругом висела непроницаемая, густая тьма; слева и справа слышалось ровное дыхание спавших товарищей.

Несколько мгновений Михаил Степанович находился в полном недоумении, где он и почему так особенно темно и тихо кругом, и отчего все они лежат рядом, а не в палатках: память его еще не совсем освободилась от оков крепкого сна.

Наконец он вспомнил все, чиркнул спичкой, чуть озарившей раскинувшегося рядом охотника и часть буро-желтой стены, и посмотрел на часы. Они показывали семь.

Михаил Степанович зажег стоявший у изголовья его фонарь и принялся будить спавших.

За малым количеством воды, вместо умыванья пришлось ограничиться вытиранием лица кончиками намоченных платков; путешественники закусили и двинулись в дальнейший путь.

Несмотря на полное отсутствие других ходов, Антон аккуратно продолжал метить крестами стены. Из экономии зажжены были только два фонаря.

Ход шел извилинами и то понижался, то подымался довольно круто.

Около одиннадцати часов утра путешественники заслышали впереди какой-то неясный гул.

Спертый воздух сделался свежее, и все предположили, что близок выход. Мало-помалу стала ощущаться сырость; через несколько поворотов шедший впереди Михаил Степанович издал восклицание и остановился, подняв фонарь высоко над голевою.

Бурые стены и свод исчезли под серебряно-белым покровом какого-то сплошного, густого как мох, налета: перед путешественниками открылся сверкавший белизной и искрившийся миллионами бриллиантов сталактитовый проход. Казалось, лютая зима намела вдруг на пол и на стены подземного коридора сугробы снега, убрала их иглами и узорами и целыми глыбами льда с сосульками и вырастила сверкающие елки и неведомые деревья.

Г орный хрусталь и сталактиты выставлялись отовсюду.

— Что за чудо! — вырвалось у оцепеневшего на несколько минут Михаила Степановича.

Все фонари были зажжены, и путешественники принялись рассматривать удивительную работу природы.

Что ни шаг, открывались все новые и новые, самые прихотливые виды: кристаллические деревья сменялись вдруг прозрачным, частым лесом колонн, сквозь который с трудом протискивались путешественники; серебряные мхи на стенах превращались в изумительную чеканную и филигранную работы, о выполнении которых и подумать не осмелились бы лучшие художники-мастера земли.

В полном очаровании, медленно подвигались вперед путешественники.

— Здесь все так сказочно, — проговорил Иван Яковлевич, — что вот-вот ждешь еще чего-нибудь необычайного: появления гнома или иного сказочного героя; право, все было бы естественно здесь!

Гул увеличивался. Казалось, впереди работала какая-то гигантская паровая машина.

— Господа! — раздался возглас Михаила Степановича.

Он стоял на небольшом возвышении, словно на подоконнике; за ним в белой раме, инкрустированной горным хрусталем, зияло огромное черное окно.

Другого выхода не было.

— Смотрите! — сказал Михаил Степанович окружившим его спутникам, выставляя фонарь в отверстие: по ту сторону его, аршинах в двух внизу, у ног их плескалась черная поверхность воды.

— Подземная река… — проговорил, озирая ее, Павел Андреевич. — Совершеннейший Стикс — река мертвых древних. Только челнока с Хароном нет. И посмотрите, какая вышина над ней!

Как ни подымали фонари путешественники, слабые, желтые лучи огоньков их не могли пронизать мрак, висевший вверху.