Дмитрий Шатилов - Нф-100 - Изобретатель смысла

- Забавно, - сказал Гиркас речке, лениво текущей к морю, мусорным её берегам и равнодушному серому небу над ними. - Не знаю, велика ли моя заслуга в том, что получилось, но я почему- то чувствую себя лучше. Я не завоевал любовь прекрасной женщины, не доказал силу своих мускулов, я просто выступил против зла и имел смелость держаться своей точки зрения до конца. Я не стал героем, зато и злодеем не сделался. А теперь мне пора домой.

И сказав так, он бросил платочек с конституцией в реку, и поплыл платочек по реке прямиком к морю, которое не принадлежит никому и никому никогда принадлежать не будет.

Эпилог

- Вот так всё и было, - закончил Гиркас рассказ. - Сперва меня ненавидели за то, что я сделал, теперь - я имею в виду мой некролог - восхваляют: сдаётся мне, и то и другое немногого стоит. Но знаешь, что самое смешное? Может, я и впрямь величайший Дун Сотелейнен в истории Новой Трои, но чёрт меня возьми, если я знаю, в чём заключается моя работа!

- Да ну? - усомнился я, - Быть такого не может!

- Хочешь смейся, хочешь плачь - я и по сей день в догадках! - засмеялся Гиркас. - Наверное, некоторых вещей лучше просто не знать.

- Наверное, - согласился я. История Гиркаса подошла к концу, а я так и не извлёк из неё урока. Да и был ли в ней какой- то урок? Мы посидели за пустой бутылкой ещё немного, и Гиркас предложил мне сходить посмотреть памятник, который в его честь установили в скверике неподалёку.

Это была скромная бронзовая статуя на гранитном постаменте. Табличка на нём гласила: "Гиркас. Дун Сотелейнен". Ниже, мелкими буквами, значилось: "Пасть за Отечество - значит, обрести бессмертие".

Гиркасу памятник не нравился, о чём он уведомил меня почти сразу:

- Чего я только не перепробовал, чтобы доказать этим олухам, что я - живой, - сказал он. - Но они уже закупили бронзу и оплатили работу скульптора, так что пришлось смириться.

- И правильно, - согласился я. - Они всем ставят памятники. Они поставили памятник даже сэндвичу с ветчиной - вон там, видишь, возле кафе "Трудовой завтрак". Чем ты хуже?

- По крайней мере, - сказал Гиркас недовольно, - они могли бы несколько облагородить мою внешность. Чего им стоило, а? Там подправить, что напутала природа, здесь проявить воображение... Дела на пять минут, а я бы не выглядел как полный идиот! Ну, посмотри, это же полная халтура! Нос почему- то картошкой. Разве у меня такой нос? И почему у меня руки в карманах? Могли же они скрестить их на груди, ведь так намного солиднее! А одежда? Я не требую парадного мундира, но неужели нельзя было подобрать что- нибудь поприличнее этого дурацкого свитера?

- Этот свитер сейчас на тебе, - сказал я. - Все пять лет, что я тебя знаю, ты носил его почти каждый день.

- И что? Мне можно, я же не памятник!

В ответ на эту реплику я промолчал, отметив про себя, что гонорар скульптор отработал сполна. Бронзовый Гиркас, изготовленный с почти фотографической точностью, выглядел наивным, недалёким и глуповатым - совсем как в жизни.

Почему- то это не показалось мне оскорбительным. В дни, когда повсюду, куда ни кинешь взгляд, скульптуры осанистых мужчин с квадратными подбородками, в пиджаках (ах, эти чудесные, самоуверенные пиджаки) или в военной форме, статуя дурака с нечёсаными вихрами и драным свитером казалась мне если не правдивой, то уж точно дерзкой, вызывающей, даже свежей. Это была одна из тех миллионов вещей, о которых когда- то говорил Барсум - вещь, усложняющая бытие и дарующая ему особую полноту, вещь, требующая познания. Для чего этот дурак? Зачем? Каково его назначение? Думаю, всякий, кто посмотрит на статую, задаст себе этот вопрос. А человек жив, пока задаёт вопросы, пока хочет знать, отчего всё да как - и пока есть у него на это силы, готов отвечать на любые вопросы, которые задаёт жизнь.

Да.

"Пасть за Отечество - значит, обрести бессмертие". Гиркас погиб (пусть и не взаправду) на войне с Землёй, но бессмертия, увы, не обрёл. Зато он узнал о себе кое- что, изменившее его жизнь - к лучшему ли, к худшему, не знаю. Расскажу об этом напоследок.

Остановив Торакайскую Бойню, Гиркас вернулся в Новую Трою. Реакция на возвращение была двоякой: с одной стороны, разъярённые новотроянцы аккурат к его приезду собрались сжечь офис Дун Сотелейнена, с другой - сделать этого им не дал дядя Гиркаса, который зашёл к племяннику занять сахара. Он же вручил Гиркасу повестку в суд; вменялось ему превышение полномочий и ещё какая- то дрянь, которая одним только сутяжникам и ведома.

И Гиркас предстал перед судом. Процесс, которому "Голос Новой Трои" заранее отвёл две полосы в воскресном номере, продолжался около получаса - ровно столько потребовалось судьям, чтобы установить одну простую вещь: никто в Новой Трое понятия не имеет о том, каковы полномочия Дун Сотелейнена, а значит, ни осудить, ни оправдать Гиркаса - невозможно.