Андрей Платонов - Происшествие в Нескучном саду (сборник)

Низко поклонился Шкурлатов, вышел из полат, кинулся к аргамачьим конюшням. Вывел коня, вскочил в седло, пыля, поскакал.

Конь-гнед, звездочол, за щеками зжено; играет. Разжался, шарахнулся в сторону народ. Одни домрачеи да скоморохи отплясывали лихо.

Было то в пятом, а в канун пяточного дня привалила беда на двор боярина Данилы.

Горел на солнце князек и узорная причолина, решетилась подстрелинами кровля; бежал кругом облитый яблонным цветом сад.

Аринушка вышивала в саду, рушником солнышко ловила. Лежала на плече тугая рассыпчатая коса.

Сновала, сновала игла, да и обломилась. Сронила на шитье вздох, – на крыльце завидела отца. С той поры, как приезжал Шкурлатов, тосковал боярин, места себе не находил. Вспоминала, как сказал ей, по голове гладя: – Не будет от сего добра. Распалит он царя. Извет наведет!

Потупилась Аринушка, слезу сглотнула. – Пришлись по душе зеленые, цвета некошеной травы глаза…

Нападала на нее падучая, немощь, ничем непособная и лютая. Слышался по ночам трубный язык; крадучись, шла за окольицу, и было ей кружение и великая маета. Все блазнилось: не Аринушка она, а кто? – сказать не умела. Скрывал дочь боярин, никуда со двора не отпускал.

Сложила шитье, голову на колени опустила, задремала. А тем временем ударили в ворота. Рыжий, в телятинных сапогах, дьяк Таврило Щенок прошел по двору и боярину писулю подал: – Шкурлатов челом бьет!

Стал читать старик – заходило под ним крыльцо.

– Говорил я верно Шкурлатову, – сказал Данила, одна у меня дочь Аринушка.

– Не прогневайся, коли так! – молвил дьяк и сразу иным стал. – Пальцы в рот; засвистал. Из-под полы сабля блеснула. Настежь – ворота; гикнули, ворвались обидчики. Накинули на боярина мешок, скрутили, к лошадям потащили. Повис над двором крик. Зашарили по клетям, стали грабить. Вскочила Аринушка. – Беда! – Проскакали за тыном, – отца и мать связанных повезли.

Закричала, заплакала – никого нет, шумят в доме. Бежит кто-то по саду прямо к ней, траву мнет. Схоронилась за куст – прошел мимо; кинулась огородами. Выбралась на уличку, пошла, плача, сама не зная, – куда.

Уже все Знеглименье прошла. Куда идти дальше?..

Стоит изба курная, слепонько глядит волоковыми окнами. Бабка – чистой гриб – собирала в лукошко рассыпанный крыжовник.

– Куда идешь, дитятко? – И тронула Аринушку за рукав.

Зажалилась та, говорит в слезах;-так-де и так. Покачала старушонка головой.

– Сто лет живу, а о таких не слыхала; али не нашей ты земли? – речь у тебя смутная, не поймешь.

Вдруг затеплились глазки невидные, что божьи коровки красные.

– Ну, раз идти-то некуда, ступай в избу, дитятко, ступай!

Боязливо переступила Аринушка порог, вошла в сени.

Обернулась через плечо на дверь. – Там – визжал стриж, текла, чго мед, заря. Было небо – шелк шаморханской.

Собрала старушонка ужинать: ставец штей, битой коровай да ковшик вареного молока. Вскинула на нее Аринушка глаза синесветые, горючие. Села бабка на лавку.

– Ты кушай да слушай, – зашамкала. – Дай-кась, я те слово скажу. Знахарка я, Степанида. Вот и говорю я тебе, девица, будь ты мне заместо дочери (тут. Аринушка заплакала). Не плачь, дитятко, не плачь! Идти тебе некуда. Живи у меня. Знатная из тебя ворожея выйдет.

Опустила Аринушка голову: о житье таком думала ли, гадала? Старушка зажгла лучину, достала из-под лавки, раскрыла берестяной сундук. Вот сухие пауки – зашушукали в ладонях у ней разные растеньица да корневища.

– Гляди, учись, Аринушка, какие травы бывают; тут они у меня все. Вот – колкжа-трава, она меткость пуле дает, держать ее в коровьем пузыре надо… Плакун-траву сорвешь в Иванову ночь – бесы тебя бояться станут. Сон-траву сбирай в мае, когда желто-голубое цветение ее: вещими сны будут… Вот – нечуй-ветер, ее слепцы ртом рвут, – она от смерти на воде сохраняет…

Долго еще говорила знахарка… Ночью той заснула Аринушка – как в ров повалилась. И сквозь сон слышала до зари: сторож колотушкой стучал.

На другой день поутру сказала бабка Арииушке: – Проведала я: гость к нам будет; схоронись за дымником, сиди, не вылазь!.

…Скакал по Занеглименыо Шкурлатов. Всюду-народ. Скрипят качели, девки пляшут; ругаются мужики, не сымая шапок, в церкви входят.

Сдержал коня. – Не признался боярин, где дочь спрятал!..

Въехал к Степаниде на двор. Пошел в избу. Закланялась бабка, затеплились глазки, что божьи коровки красные: – Давно поджидаю, чуяла, что приедешь, соколик; маете твоей сердешной пособить могу.