Андрей Платонов - Происшествие в Нескучном саду (сборник)

Заплакал арап, таково жалко ему Тембу стало. Остались товарищи на Москве. Повели стрельцы слона с вожаком в Городецкой посад.

А уж там – мор. С полудня черной смертью мрут люди. Стали стрельцы совет держать. Порешили поставить до зари Тембу за тыном, а вожака запереть в избе на замок.

Притомился, задремал с кручины арап, и привиделась ему во сне тихая Индия. Будто едет он ночью в гору на белом слоне. Небо синё-синё, летят звезды, что снег, и от них – травы, дерева и все кругом – синее.

И вот уже будто по звездам едет… Закричал вдруг слон…

Проснулся арап. – Трубит Тембо. Настежь – окно. Ктото лезет в горницу.

Увидал однорядку без рукава да рваной шлык, а боле ничего не приметил. Лишь подумалось: «дай доснять!» Затянулась на шее петля. Захрипел и опять: все синё-синё, опять – Индия…

Зашарил детина в углу, все перерыл – не нашел денег. Заругавшись, вылез в окно; оглянулся. – Ревел Тембо, выкрушал бревна из тына. Храпели у стен захмелевшие стрельцы.

Чуть заднёло, пришли будить вожака. Видят: лежит синий, не иначе, как черным мором убило. Вот скорёхонько вырыли яму под сосной грановитой, спихнули арапа, заровняли место землей.

Заревел тут слон, проломил тын и пошел, топоча, к могиле. Улегся на бугорке, смирен стал; из глаз слезы бегут.

Переглянулись стрельцы. – «Копать – так копать!» Приволокли смоляные верви. Привязали к соснам слона. Тихо лежал Тембо, не чинился грозен. Принесли ослопы, колья, бердыши, пилы, топоры.

Стали тут государевы люди смотреть с опаской.

– В стрельцы ставка добра, да лиха выставка! У царя на дню семьдесят думок. Что как убьем слона, а нам в приказе за то плетей надают?..

И решили, спилив бивни, послать с отпиской к Москве и ожидать царского слова. Накинули на хобот аркан. Стали пилить клык. Ворчал Тембо, терпел.

Уж второй бивень вот-вот отпадет, да, знать, невтерпеж слону стало. Заметался, рвет путы, бьет хоботом стрельцов гораздо и в смерть. Грохнула пищаль. Распорол бердыш Тембо левое ухо. Вовсе извели бы, да прискакал из Москвы, машет грамотой гонец; кричит: – Удержитесь убойства, люди государевы! Откупили зверя ашхабадские купцы! А царю-де пакостной слон и арап не надобны. – Пущай идут в арапские земли шаха Тахмаспа народ морить!..

Не сошла беда. Не утихло поверив. Пуще прежнего мерли люди.

Тут сказал Иоанну Бомелий: – Не мирны в Крыму татаре, не снесет хан обиды, – пойдет на Москву. войной.

Потемнел Грозный.

– Нет мне, Елисей, покою! Хочу за грехи свои пострадать!

Грянул магик в упор: – Не время нынче подобное мыслить. Первым делом надобно хана извести.

Изумился Иоанн: – А сумеешь?

– Сумею. Взглянем лишь, что книги скажут. Пойдем, государь, со мной в тайник.

Раздобыл Бомелий с кулак воску и нож вострый, захватил слюдяной фонарь на шесте. Пошли.

Из хором крытыми сенями в Благовещенской собор вышли; там в полу под ковром была дубовая дверь. Спустились в подземный ход. Бежал из стены родник, пол – гладким камнем выложен. Бомелий шел впереди, светил. Свернули за угол, повертел Елисей колесо, – отвел плиту в сторону. И вот: висит на цепи замок превеликой; за тремя дверьми – либерея – царской тайник.

Наставлена полата коваными сундуками до сводов, на каждом – печати па проволоках свинцовые, а один сундук стоит открыт.

Приладил Бомелий фонарь, достал «Книгу мудреца Маркуса о десяти Сивиллах», раскрыл наугад и прочел: – «Сивилла Ерифрея предрече: горе, горе тебе, Гог, и всем вкупе рода Магог; толкование сему: Гог, сиречь – скифе, татаре, варваре».

Закрыл книгу. – Добро, государь, изведем хапа!

Задрожал Иоанн, – послышались ему шаги… Нет никого. Бежал за стеной родник, мышь пищала. Оправил Бомелий фонарь, стал воск мять…

Совсем потерялась в беде Аринушка. В темноте жалась к холодному камню и плакала, ничего толком не могла понять. Горько сокрушалась о родителях, то вовсе о них забывала, не ведала, за что осерчал на нее Шкурлатов, за что попала сюда – в гиблую холодную пустоту.

Вспоминала, как сои: нынче водили ее к немощной царице; сизобровый немчин клал Аринушкину руку на царицыну грудь; будто полегчало ей, встала, смеялась над личиком чудным, перекошенным… Притомилась и – век не смежив – забылась сном Аринушка, не видела, как дверной глазок зазастило Шкурлатова лицо.

Посветил в тайник – обмер: на полу – боярышня пропавшая; недвижны глаза синесветые, горючие, рассыпалась в плеск тугая червонная коса….

Прислонился к камню Шкурлатов.