Андрей Платонов - Происшествие в Нескучном саду (сборник)

Промежуточные звенья событий исчезали для Ноленца в черном провале. Он не помнил, как вышел из парикмахерской и свернул за угол, быстро удаляясь в сторону глухих окраин. Вид незнакомой местности, наконец, привел его в себя.

Сморщенная старушонка собирала в лукошко рассыпанный крыжовник.

– Бабушка, какая это улица? – спросил ученый.

– Пятисобачий переулок, касатик, Пятисобачий…

Блеснула река… Лужайка… По склону – курные избы, деревня. Пестрота двускатных крыш, шатры, гребни, золоченые маковки. А подальше – город, каменный, глухой.

Тонкая девичья фигурка появилась на лужайке.

Два всадника ехали по росе.

Под одним – конь сер, правое ухо порото. Парчовый чепрак в каменьях. Властный всадник бьет бровью, косит. Второй спешился, схватил девушку за плечи. – «Вот ты где, голубушка!» – Рванулась. Белая сафьянная рукавица ударила в зубы.

– Что вы делаете?! – пронзительно закричал Ноленц и потерял сознание. В мозгу его раскрылся ослепительный радужный подсолнух… Поплыло над ним сизое гудящее пятно…

…Шумел круг Москвы бор от ворот Боровицких. Бежали по гребням крыш орлы, единороги, грифы да сиринптица. Скрипели качелки, вертящиеся колеса; выкликались непристойности. Толпился на уличках празднишный народ, гудел.

Неладно говорили про новую царицу: «зело она на злые дела падущая». Иван Васильевич взял жену из Черкасской земли – Марью Темрюковну. Третий день в Кремле пировали. Сыпали все колокола трезвон.

Стояли на белокаменных подклетах деревянных хоромы великого князя. Слитно брянкали цимбалы, домры и накры. Перед Красным крыльцом собрались песельники, накрачеи. Веселые люди, охорашиваясь, шуточки пошучивая, поддражнивали их.

В Столовой полате за двумя столами сидело двести человек гостей и бояр. Своды полатные были подписаны: изображалось на них звездотечное движение, – беги небесные и смиренномудрые назидания царю.

От царя к боярам, вразвалку, шли через стол чаши.

Сидел Иоанн за столом вольяшного золота. По правую и левую руку одетые в белый бархат рынды. На нем – опашень, оксамиченный золотом, и шапка на пупках собольих; на серебряной цепи – рака с багряницей Спасовой и зуб Антипия великого от зубной боли. Царь сидел прям, сухощав и высок, сопел тонким выгнутым носом, обводил желтым глазом полату, бил бровью, косил.

У смотрительного окна, что в тайнике, летник – в дорогах желтых гилянских, подложен крашениной лазоревой, по белой земле рыт мох червчат.

Секли смуглый царицын лоб темные брови. Держала в ручке опахалыю атласное: о середке – зеркальцо; белы перья, черно дерево индейское; часто гляделась в него. Подле нее на столике, крытом раковиной виницейскою, подарок заморского гостя – кипарисный шкатун: полон разных фарфурных сткляниц с пахучими для рук и лица водками, а на нем бил красными перьями царской попугай «Абдул».

Снова меж столов стольники, кравчие и боярыни. Высоко над гостями плыли на славу доспетые кушанья: щучьи головы с чесноком, рыбьи похлебки с шафраном, жареные лебеди и павлины, заячьи почки на молоке и с инбирем.

Ели руками человек по пять с одного блюда, складывали на тарелках кости, стопами опоражнивали мед.

Разносили вина: рейнский «Петерсемен», бургундскую романею, мальвазию и аликанте; пряные зелья: кур с лимоном, дули в сахаре, левашники, смокву да инбирь. Громко ели, тяжело наливались хмелем гости.

Всех перепил обритый голо брат царицы – Кострюк.

Один намедни лишь из Колывани воротившийся боярин склонился к соседу, кивая на невеликого ростом че-ловека с сизыми сросшимися бровями, в черном платье на немецкий манер.

– В милости он у царя, а особливо у царицы, – молвил тихо боярин. Се-лютой волхв, нарицаемый Елисей.

Ныне на Москве – волшба да гульба, да правеж – казнь лютая. Не можно сыскать, кто бы горазд грамоте был, учиться-то негде. А допреж сего училища бывали, и многие писати и пети умели. Но писцы, и певцы, и чтецы славны живы по русской земле и доднесь…

Сидел подле царского места царевич Иоанн, он меж гостей «мудрым смыслом сиял», вел с ним беседу магик Бомелий, Елисей.

Мрачен, не в себе был царской любимец молодой Шкурлатов. – Навек упали в душу горючие, синесветые глаза, тугая рассыпчатая коса. Лишь приметил за тыном – на другой день приехал к боярину челом бить.

Позвал старик в горницу дочь, да не ту, а порченую, должно, сестру ее меньшую. В грязи подол; схожа лицом, а корежит всю и разумеет худо. Спросил Шкурлатов: – Полно! Твоя ли это дочь, боярин?