Андрей Платонов - Происшествие в Нескучном саду (сборник)

– Верно говорю: моя. Кого хочешь, спроси, – не лгу.

– Добром прошу, не морочь! – Отдай девку!

Встал боярин, перекрестился на образа, замолчал и бороду – как по ветру пустил.

Так ни с чем и уехал.

Было то в середу, а в канун пяточного дня прибежал к Шкурлатову дьяк Таврило Щенок с известною речью: – Блудлив-де царь. Опасаются его да охальных людей бояре. И смотрел-де ты дворовую девку, а боярская дочь, Арина, в светелке сидит. Солживил дьяк, оговорил боярина, во хмелю на него зло удумал.

– Аринушка то была, да прикинулась о ту пору падная немочь, дурная, ничем непособная болесть…

Зардело от вина лицо. Глядит, – поднимается с места Кострюк, совсем хмельной, – ну, бахвалиться.

– Кто супротив меня пойдет? Хочу поединщика!

– Добро! – засмеялся царь. – Кричи, бирюч, вызывай!

Встал Шкурлатов, хмель с него соскочил. – Я пойду!

Зашумели гости: – Ну, потеха! – И двинулись все на Красное крыльцо.

Вышла и царица, села с Иоанном на отдыхе. Завидели их скоморохи загнусили, завертелись, затопали.

Один, самый шустрой, подскочил к балясам и – бух в ноги: – Хочу, государь, жениться – приданого за невестой мало!

Спросил Иоанн: – А сколько ж дают?

Затрещал балаболка: – Две кошки дойных, восемь ульев недоделанных пчел, а кто меду изопьет – неизвестно. Как невеста станет есть, так и неначем сесть. Две шубы у ней, крыты корой, что снимана в пост, подыми хвост; ожерелье пристяжное в три молота стегано; камни в нем – лалы, на Неглинной браны. А всего приданого – на триста пусто, на пятьсот – ни кола. У записи сидели кот да кошка, да сторож Филимошка. Писано в серую субботу, в рябой четверток; то честь и слава, всем – каравай сала; прочиталыцику обратнина пива да чарка вина!

Затряслось от смеха крыльцо, а балаболка вдругоряд челом ударил: Царь-государь, дозволь за потеху слово молвить!.. Не токмо скоморохи мы, а еще бедные сироты твои, разных деревень людишки. Бьем челом, не имянами всеми своими головами. По указу твоему курим вино на тебя да на бояр, а нам вина сидеть нечем, а и пить-есть стало нечего. Пожалуй, государь, смилуйся, ослобони!

Встал царь, топнул ногой и сказал грозно: – Знай ском-рах о своих домрах, а с челобитьем не суйся!.. Не кладу я вины победителю, Мой подскарбий пожалует его всем довольно. А кто будет побит, того, из платья повылупив, – на срам пустить!

Сказал и сел. Вышли на середину бойцы. Кострюк одежи не снял; раскорячил ноги, голову опустил, дожидается. Шкурлатов скинул однорядку лазореву: под ней – кафтан рудожолт да празелен; руковицы на нем – таково туги – гулко бьют.

Хлопнул в ладоши царь. – Зачинайте! – Тяжело наседал Кострюк, увертывался Шкурлатов, разгорались его цвета некошеной травы глаза. На второй пошибке схватились за пояски.

– Чисто борются! – поддакивали гости.

Поднял Шкурлатов Коетркжа, хватил оземь. Крякнул тот, кулем осел, окарачь пополз. Зашумели, повскакали с мест царь и бояре.

– Сымай одежу! – закричал Иоанн.

– Не гожее дело – брата моего на срам пускать! – вступилась царица.

Молвил Грозный: – Не то нам дорого, что татарин похваляется, а дорого то, что русак насмехается… Сымай!

Стянул Шкурлатов с Кострюка порты. Еще пуще все загоготали. С лютой злобой глядела Марья Темрюковна на победителя. Лежал Кострюк на земле, громко бранился. Пошли гости в полаты, царица же к себе в тайник.

Только сели все на места, сбежала сверху боярыня, заголосила: – Ой, силушка неключимая! Царица без памяти лежит!

Кинулся царь с Бомелием в сени, вбежали в тайник: лежит царица на лавке, под голову зголовейцо подложено; лицо бело, закрыты веки, дрожат.

Глянул на нее Елисей – сказал сразу: – Ясно дело, государь, – дурной глаз; околдовали!

Молчал Иоанн, – от гнева языком подавился. А Бомелий мышью забегал. Принес в лубяном коробке камень бёзуй, что в сердце оленя родится. Отсчитал двенадцать ячменных зерен, растер, смешал все в белом вине, влил в рот царице.

Пришла в себя, поднялась. – Тяжко мне, государь мой, ох, тяжко!

Сказала боярыня Буйносова:-Может про все дознать знахарка Степанида; подле нее же и козни разные, и речей злотайных сплетение.

Сошел царь вниз, взял Шкурлатова за плечи и молвил – распечатал уста, что сургуч темен да ал: – Сокол мой! Нет у меня друзей на белом свете. Хотят меня с царицей извести. Скачи в Занеглименье до ворожеи Степаниды, скажи ей мое царское слово: пусть покажет нам дурной глаз, что немощь на царицу наслал – пожалована будет. А не покажет – бить нещадно, зашить в медвежью шкуру, скормить кобелям!