Александр Арбеков - Девушка, которая, якобы, не умела любить

— Я врач, невролог. Профессор.

— Вот это да! Не ожидал. Вы совершенно не похожи на профессора! Совершенно!

— Почему? — удивился и снова насторожился я. — А на кого я похож?

— Чёрт его знает… Вы, более всего, похожи на представителя какой-либо творческой профессии, или на философа, или на древнего воина, — задумчиво произнёс Прокл. — Вот такие неожиданные ассоциации.

— А что, философы не имеют никакого отношения к творческим профессиям? Странно вы рассуждаете… — удивился я.

— Философия — это состояние души и сердца. Прежде всего, души, конечно. Какая же это профессия?! — возмутился Прокл.

— Да, вы правы, — рассмеялся я. — Но что это мы всё обо мне, да обо мне? Вы-то чем занимаетесь?

— Я — писатель! — решительно, твёрдо, но не совсем уверенно заявил мой собеседник.

— Вот это да! — оживился я. — Первый раз в жизни беседую с настоящим писателем! А что вы написали и можно ли прочитать какое-либо ваше произведение?

— Увы, я написал три романа, но пока они не опубликованы. Вы же понимаете, какие времена наступили.

— В смысле?

— Ну, кто сейчас что читает? Кучка эстетов, снобов и всяких других типов, которым нечего делать. Они читают или на пляже, или во дворцах от скуки и пресыщения, или в больницах, или в хижинах, или в тюрьмах, или в домах престарелых для того, чтобы забыться, когда кончается водка или морфий. О, эти чёртовы компьютеры!

— Что-то слишком мрачную картину представили вы передо мною. Не так всё плохо и печально.

— Вы так считаете?

— Да, я так считаю, — уверенно ответил я. — Масса мыслящих и неординарных людей увлекаются и будут увлекаться чтением. Вы знаете, у меня есть друг. Так вот… Он абсолютно не воспринимает книги в электронном виде. Он ненавидит их! Он может читать их только в натуре. Ну, ему доставляет удовольствие перелистывать страницы, перед этим сдабривая слюной пальцы, делать закладки между листами перед тем, как окончить чтение, куда-то отлучиться на время или уснуть. Он любит держать в руках нечто живое, натуральное, трепещущее страницами, как плотью, источающее тонкий и свежий запах типографских красок, или такой же, но медленно угасающий запах, несущий в себе намёк на тлен, или полностью поглощённый этим самым тленом! Книги, как люди. Они так же рождаются, стареют, а потом умирают. Бывает, что сгорают.

— Боже, как точно и тонко подмечено!

— Книга рождается чистенькой, новенькой и свежей. Но потом постепенно истончается под воздействием пальцев, перелистывающих её, и рук, переносящих и переставляющих её на полках. А потом страницы её всё более и более желтеют и увядают, как листья осенью, а затем наступает её кончина или забвение. Она или пылится где-то на чердаке, или в библиотеке, или сжигается и выбрасывается на помойку. Я бы предпочёл быть безжалостно и равнодушно сожжённым, чем в одиночестве и в забвении, нечитанным и не перечитанным, тоскливо доживать свои дни где-нибудь на верхней полке в библиотеке, или в чулане, или в подвале, или на чердаке. Вот так…

— Да, как это вы образно… — удивлённо произнёс Прокл, внимательно вглядываясь в меня. — Но ведь есть книги, которые подолгу читают и перечитывают целые поколения?!

— Есть такие, но эти ваши поколения всё реже и реже касаются их страниц, и не только живых страниц, но и электронных клавиш с целью что-то почитать. Увы, увы… — с грустью произнёс я. — Ну, заставьте сейчас кого-то внимательно, с наслаждением и трепетом прочитать «Анну Каренину», или «Даму с собачкой», или хотя бы «Евгения Онегина», или «Героя нашего времени», или «Человека в футляре», или что-нибудь из Бальзака, Гюго или Фейхтвангера, или иное что-либо в этом роде! Найдутся единицы, которых можно будет пересчитать по пальцам!

— Вы не правы! — возмутился Прокл. — Во все времена среди тысяч и тысяч не читающих людей были всего десятки читающих. Ну и что? Цивилизация жива и относительно здорова, и развивается довольно бурными темпами. Это как стройка. На нескольких вбитых сваях покоится тяжёлое и монументальное здание. Свай никто не видит, но зданием восхищаются все. Ну и хорошо, ну и замечательно!

Официантка принесла заказ. Мы с Проклом наполнили стограммовые рюмки под завязку.

— За здоровье!

— За здоровье!

А потом началось пиршество. Огромные ароматные раки, запиваемые неплохим пивом, сменились белоснежной и не менее ароматной картошкой. Малосольная селёдка, очень недурственная, сопровождаемая тонкими колечками лука, превосходно шла под водку, запасы которой вдруг в определённый момент истощились, и мы потребовали его немедленного пополнения. А потом наступил момент тяжких раздумий и философских размышлений и озарений.