Георгий Гуревич: Инфра Дракона

И вот Черный круг плывет по звездному бисеру — матовое блюдо с мутноватыми краями. На одном краю звезды меркнут, чтобы через полчаса возродиться на другом краю. Знакомые созвездия, только ярче и узор их сложнее. Лишь в одном из них лишняя звезда, наше родное Солнце.

Но мы не смотрим на Солнце, не любуемся звездной вышивкой. Наши взоры прикованы к черному кругу, хотя ничего нельзя разобрать в глухой тьме — ни простым глазом, ни в телескоп.

— Так что же? — спрашивает Дед Чарушин. — Уходим?

В сотый и тысячный раз задается этот вопрос. Да, придется уйти, ничего не можем придумать. Так и этак прикидывали, не получается. Придется уйти, не узнав почти ничего.

— Тогда остается один выход, — говорит Дед. Мы смотрим на начальника с недоумением.

Айша первая понимает, о чем идет речь:

— Ни в коем случае, — кричит она. — Вы хотите спуститься в батисфере?

Мы заволновались. Спуститься в батисфере можно, вопрос в том, как вернуться. Автомат–разведчик взлететь не сумеет. Батисфера останется там навеки… и в ней человек.

— Мы не допустим, — настаивает Айша.

И Дед отвечает, пожимая плечами:

— Вы, Айша, пропитаны медицинскими предрассудками. Вам кажется, что человек имеет право умереть только от тяжелой болезни. У нас, космачей, свой счет жизни. Мы измеряем ее делами, а не годами.

— Ненужная жертвенность! — говорит Рахим. — Надо работать последовательно. Возвращаться на Землю, докладывать. Следующая экспедиция специально подготовится и изучит дно…

Следующая? Когда? Через тридцать лет? Толя Воронцов привстал было, хотел предложить себя. Галя ухватила его за рукав. Я настаивал на своей кандидатуре.

— Решение принято, — сказал Дед. — И не тратьте времени на пустые споры. Приказываю начать подготовку к спуску…

Шли последние приготовления, а нам все не верилось. Наступил вечер перед отлетом. Старый капитан распорядился устроить прощальный ужин, сам составил меню. Поставили любимую нашу пленку — хроникальный фильм «На улицах Москвы». Потом слушали музыку Бетховена — 9‑ю симфонию. Старик любил ее, потому что она бурная, к борьбе зовущая. Шампанское пили. Это целая проблема — в невесомой ракете пить шампанское, оно норовит в воздух уплыть. Потом песню пели. Наш космический гимн, неизвестно, кто его сочинил:

Айша плакала и Галя плакала. А я охмелел немножко и спросил: «Неужели вам не страшно, Павел Александрович?» А он мне: «Радий дорогой, очень страшно и больше всего я боюсь, что зря я это все затеял. И не увижу я ничего, только черную воду…» А я за руки его схватил: «Павел Александрович, ведь и правда, может нет ничего. Отмените!..»

И вот нас пятеро. Молча со сжатыми губами стоим мы перед радио–рупором. Оттуда несется раскатистый грохот, свист, улюлюканье, завывание. Атмосфера Инфры насыщена электричеством, помехи то и дело.

Наконец, спокойный голос Чарушина прорывается сквозь гул помех. Наш Дед с нами. Знакомый хрипловатый бас звучит в кабине:

— Выключил прожектор, — говорит он. — Тьма не абсолютная. Все время зарницы и молнии, короткие и ветвистые. При вспышках видны тучи, плоские, как покрывало. На Юпитере такие же. По краям барашки. Воздух плотный и на границах воздушных потоков крутые вихри.

Помехи мешали. Выпадали слова и целые фразы. Потом стало слышно лучше.

— Воздух становится прозрачнее, — рассказывал Дед. — Вижу море. Лаково–черная поверхность. Невысокие волны, как бы рябь. Падаю медленно, воздух очень плотный. Тяжесть неимоверная, пошевелиться трудно. Как на ледниках Инфры. Даже языком ворочать тяжело.

И вдруг радостный возглас:

— Птицы! Светящиеся птицы! Еще одна и еще. Три сразу! Мелькнули и нет. Разве телевизор заметит такое? Успел увидеть: голова круглая, толстое туловище. Крылышки маленькие, трепещут. Пожалуй, похожи на наших летучих рыбок. Может быть это и есть рыбы, а не птицы. Но летели высоко.

Сильный плеск. Пауза.

— Шум слышали? Это я в воду вошел. Крепко ударился. Впрочем, не имеет значения. Выключил свет. Привыкаю к темноте.

Немного спустя:

— Погружаюсь медленно, на метр — два в секунду. Опять включил прожектор. За окном огненная вьюга — светящиеся вихри, волны, тучи. Сколько же здесь всякой мелочи! Вероятно, вроде наших креветок. Чем глубже — тем гуще. На Земле наоборот — в глубинах жизнь скуднее. Но там тепло поступает сверху, а здесь снизу.