Виталий Владимиров - Шрам

По прихоти погоды страной

притих пейзаж в дали туманной

старинный парк в весенней раме:

скамей дворцовых серый камень

прозрачно обнажал рисунок жил,

чугун решеток черной тушью

свой ритм изысканно чертил

и веяло уснувшей глушью,

как от заброшенных могил.

Еще не чищены аллеи,

не зелен неухоженный газон,

в пустых фонтанах

прошлогодней прелью

забито дно,

и вроде не резон

ответа на вопрос искать:

в чем здесь явилась благодать

и от чего душа светлеет,

когда идешь

сквозь царскосельские аллеи?

Аверин сделал паузу - она сама сюда просилась, словно вздох перед признаньем.

Нет, здесь иное измеренье!

Нет, здесь иная красота

здесь мир, построенный на вере

в свободу точного пера,

в изящество прозрачной кисти,

в уверенность скульптурного резца,

где каждый камень,

каждый листик

ажурно вписан под венец дворца.

Туман...

На ровной глади пруда

отражено молчанье ветерка.

И ясно скрытое - откуда

берет начало та река,

тот гений,

тот источник чуда,

что воплощен кристально просто

в стихах курчавого подростка

перед лицеем Царского Села.

Тогда, за столом у Лалы, все так и поняли: раз молчит, то поэзии здесь нет и не будет, Аверин симпатичный, интеллигентный, пишет что-то, а кто здесь не пишет, но все это непрофессионально, вот, не может даже случаем воспользоваться, чтобы заявить о себе во весь голос, раз уж все готовы его послушать... Сожаление мелькнуло в глазах Лалы.

Во мне проснулась та же сила:

на мир смотрю, дыханье затая.

Я уезжал.

Но не простился.

Здесь город Пушкин.

Родина моя.

Все. Пропало стеклянное отчуждение в глазах у Маши - ясный и ждущий ответа взгляд. Глаза в глаза. "Утону", - гибло подумал Аверин. - Я не люблю стихи, - медленно сказала Маша. - Они всегда чегото просят. Ласки, соучастия, утешения, а ваши... Вы курите? Так закурите мне... Ритуал передачи: через сухие губы Аверина всполох спички, белая палочка сигареты в лиловые ногти и поцелуй Машиной затяжки, влажно напоившей пестрый фильтр сигареты, возврат уже с чешуйками пепла на конце и тонкое ощущение помады на губах Аверина. Ему стало легко и бездумно, будто эта сигарета явилась тайной, в которую посвящены двое. Аверин налили вина, постучал диском своей о пузатость Машиной рюмки: - Теперь вы знаете мои мысли. - Ваши мысли? Незнакомого мужчины? - Неужели мы настолько сложны, что непознаваемы? - Пожалуй, вы правы. Нетрудно и угадать. Надо только немного исходной информации. Значит, вы инженер по образованию? Легко говорилось Аверину с Машей - так доверчиво бывает в купе ночного поезда или когда завороженно веришь, что внимательные глаза собеседника - это твое настроение, твой перелив ощущения, твой оттенок мысли. Каждый раз попадался Аверин с этой своей доверчивостью, и последний - когда?.. - Никому не рассказывал, Маша, вам говорю, почему? - Аверин соврал, но не совсем, он также рассказывал о себе когда-то Лале, только Маше по-иному, искренне, как равный равному, а Лале с выбором, не все. - Я умею слушать, - ответила Маша. - Научите. - Научить? Это легко. Если возникает пауза в разговоре, надо повторить последнюю фразу или даже слово вашего собеседника с вопросительной интонацией, и его или ее монолог польется без задержек дальше. Понятно? - И при этом вовсе необязательно сопереживать? - Конечно. У меня есть подруга, для нее свет в окошке - ее муж, оформитель книг. Так она не отрывается от мыслей о нем ни на секунду. Недавно я ей рассказываю про своего знакомого, простыл, заболел, грипп, осложнения, а она кивает головой так участливо, будто мой знакомый ей кем-то приходится, и в результате говорит, да, да, моего Васю надо беречь, сейчас эпидемия... - Счастливый Вася. - Счастливый? Вы так полагаете? - Да я все бы отдал за человеческое участие... - Одиноко же вам живется. Есть щека и рука. Если просто сказать эти два слова, получится пощечина, а у Маши - жест: легкой ладонью, почти не касаясь, дыханием ласки огладила она лицо Аверина, как родное... Лала всегда прижималась своей щекой к его руке и смотрела преданно снизу что было делать тогда Аверину с этой дарованной безраздельной властью? И поэтому сейчас ласку Маши он испытал, как подарок, как БЛАГО ДАРЮ глубоко и, как ему показалось, истинно.

Я жив. Но жив не я. Нет, я в себе таю

Того, кто дал мне жизнь в обмен на смерть свою.

И смерть моя, и жизнь со смертью наравне,

Смысл и бессмыслица содержатся во мне.

Какое же принять мне следует решенье?