Виталий Владимиров - Рывком

Виталий Владимиров

Р Ы В К О М

- Приехал! Она рассмеялась, обхватила его за шею руками и плавно, будто дарила подарок или подносила хлеб-соль, откинула голову для поцелуя. Он, спасая ее от холода, только коснулся губами губ и отстранился. Она его не отпустила и сразу, широко открывшимися глазами, поймала его глаза. - Ты меня бросил, любимый? - Глупости... Ой, пожалуйста, осторожнее, у меня под пальто цветы, раздавим... Он достал из-за пазухи три красных гвоздики, вручил их ей и, склонившись, зарылся лицом в ладонь ее руки. Она потрепала его по щеке, как треплют по загривку ласкового щенка. - Разувайся, бродяга, тапочки сам знаешь где, а вот цветы надо бы в воду поставить. Она принесла из комнаты перламутровую вазу и ушла в ванную, чтобы там под водой обрезать гвоздики, а он снял пальто, разулся, нашел в стенном шкафу тапочки - они были малы ему, но других не было, он это знал - и прошаркал на кухню. Из сумки выставил на стол коньяк, банку с огурцами и сел на табуретку, втиснувшсь между столом и холодильником. - Где он? - негромко позвала она, возвращаясь из комнаты. - Ой, маринованные? Вот ведь знаешь чем угодить. А ну-ка, расселся, вставай, вставай... Он поднялся. После того как он разулся, она казалась ему еще выше, еще стройнее. Тихо смеясь, она полезла руками под пиджак, но обнять себя не дала, а стала стаскивать с него пиджак, приговаривая: - Снимай, снимай давай и иди в комнату, нечего тут на кухне торчать, здесь мое место... Она потянула его за руку в коридор, подтолкнула в комнату, а сама ушла в переднюю повесить его пиджак. - Хочешь, музыку включи, только тихо... Он поискал среди кассет записи Челентано, включил магнитофон и сел в кресло, захватив по пути со столика журнал мод. Челентано неторопливо объяснялся кому-то в любви, мягко светил торшер, в кресле было удобно и уютно, на столике стояли принесенные им гвоздики. Она появилась в дверях комнаты, толкая перед собой тележку с посудой и снедью. Он хотел встать, но она замахала на него рукой и подвезла тележку прямо к креслу. - Сиди, сиди... - А ты? - А я тут... Она ногой приволокла из другого конца комнаты пуфик и уселась на нем. - Я без тебя не буду, - сказал он. - Где твоя тарелка? - Ешь, ешь, а я огурчики посмакую. Он разлил по рюмкам коньяк, поднял свою и набрал воздуху, чтобы произнести тост, но она не дала, зажала рот ему рукой и, приблизив лицо, отчего ее глаза стали огромными, прошептала: - Потом, любимый, потом... Он с аппетитом принялся за еду, а она рассматривала ег

и улыбалась, когда ловила его взгляд на себе... Неожиданно рассмеялась, мотнула головой, густые волосы черным веером разлетелись в стороны: - Ой, я пьяная... - Тогда не будем больше. - Я не от вина, любимый... Я от счастья... Он застыл, ни слова не говоря, и только глаза у него стали большими и синими-синими. Она вскочила на тахту, скинула халат, закинув руки за голову, медленно потянулась: - Правда, я красивая? - Невозможно отрицать очевидное. Он смотрел на ее запрокинутое лицо, на закрытые глаза и чуть тронутые улыбкой губы, и ему казалось, что она освещена изнутри теплым отблеском того огня, что вспыхнул между ними сразу же от одного открытого взгляда, от первой лукавой улыбки. Он понимал, что ему повезло с ней. Повезло еще и потому, что далеко не во всем ему везло. Окончив институт, он попал по распределению в конструкторское бюро, которое делало нужное, но довольно нудное дело, оснащая комплексной автоматикой заводы то в Карелии, то в Средней Азии, и его, как молодого неженатого специалиста, вечно гоняли по командировкам. Главной чертой его характера была доброта, готовность прийти на помощь, чем активно пользовались и его начальство, и его родные, и его знакомые. Он и к Люшке, своей двоюродной сестре, приехал с лекарством для ее сына, а попал, неожиданно для себя в застолье. Он сразу увидел ее, увидел, какая она красивая, как она хорошо подстрижена, с каким отменным вкусом одета. Она внимательно на него посмотрела и улыбнулась. Хорошо улыбнулась, ласково. И у него в душе шевельнулась острая жалость к себе - от того, что не она встречает его каждый день с работы, не она сидит рядом с ним в кино и театре, не она ободряюще улыбается ему в минуты невзгоды. Собственно говоря, невзгод особых не было, было одиночество, накопленное годами беготни по чужим делам, тоска по женской ласке и робкая, неясная надежда, что эта мечта когда-нибудь сбудется. Сбылось гораздо быстрее, чем он ожидал... И с тех пор его жизнь наполнилась новым содержанием - все его время, все его помыслы были отданы ей.