Виталий Владимиров - Синее золото

Виталий Владимиров

СИНЕЕ ЗОЛОТО

Ее глаза становились в сумерках ярко-синими, а кожа светло-золотой. Привыкнуть к ее переменам было совершенно невозможно. Даже взгляд ее то вспыхивал, восхищаясь или негодуя, если ее что-то интересовало, то гас до помертвелости, она уходила в себя так, словно жизнь уменьшалась в ней до исхода и, казалось, вот-вот совсем кончится, если бы не легкое дыхание. - Я не желала бы жить в этом доме, лучше повеситься, высокомерно заявляла она на улице. И дом, получивший столь нелестный отзыв, реально мрачнел, как черный гроб. Волосы золотыми полукольцами выбивались из-под голубого вязаного шлема. Она поправляла их неумелым движением - не убирая ровным рядом, а подтыкая друг под друга. Но от резкого поворота головы они рассыпались вновь и, похоже, упрямо радовались своей свободе. Она впивалась в его рукав обеими руками, белели костяшки пальцев, и с неподвижным ужасом смотрела ему прямо в глаза. - Что я наделала? Ее молчание, долгая, невыносимо долгая пауза были бесконечными. Лицо бледнело, глаза закрывались быстро набухающими веками. - Вот обещала позвонить Галке, она заждалась, наверное, и надо же, - нравоучительно выговаривала, как провинившаяся девочка ни в чем не повинной кукле, она самой себе. И добавляла уже совсем безмятежно-спокойно и нежно: - Милый, я так люблю тебя... День начинался всегда одинаково. Просыпалась она трудно, морщила лицо с закрытыми глазами, отмахивалась тонкими руками от ночных видений, а когда вставала, то, шаркая полунадетыми шлепанцами, первым делом спешила к окну. С высоты двенадцатого этажа, по-птичьи наклоняя голову, осматривала оценивающе мир за стеклом и чутко вслушивалась в трудноуловимую атмосферу нового дня. Бледнело ощущение ночи, утро что-то рассказывало ей о себе, и она успокаивалась. - Будет дождь, - уже удовлетворенно сообщала она своему отражению в зеркале. Он называл это действие гимнастикой гримас. Ежедневный утренний ритуал: из красивого, с тонким носом и чувственными губами лица легко мастерилась маска компрачикоса. Человек, который смеется. Скалились белые ровные зубы, вылезали глаза из орбит, щеки проваливались в ямы под скулами. Некая актриса сказала ей, что мускулы лица должны быть тренированными. Он смотрел на нее, делая вид, что спит, и ему ужасно хотелось, чтобы этот равнодушный розовый манекен снова стал смущенной девчонкой, которая, похоже, в первый раз в жизни трудно произносит набухшими губами: - Я тебя... Какой же ты недогадливый!.. Она никогда не стояла прямо. Все время изгибалась, скрещивала ноги и часто ударялась. Он досадовал, что она так неосторожна, и страдал, мучительно страдал от ее боли. В такие минуты она всегда звала маму. Его - никогда. По утрам они часто ссорились. Она бегала по комнате, как курица, хлопала дверцами гардероба, вскрикивала где-то на кухне, с грохотом что-то роняла, пока, наконец, не атаковала его, застигая врасплох глупым, ненужным, злым вопросом: - Отвратительно! Какой же пошлый вкус у тебя! Ты что, не понимаешь, что такие рубашки носят только идиоты и дебилы в психушках? - А я и есть идиот, с ненормальной связался, - пытаясь сдержаться, он все равно заводился. - Дальтоник несчастный, вот ты кто. И не спорь со мной, никакой ты не идиот, а блаженный, жизнь, считай, почти прожил, а все впустую. Обидно, потому что неправда. Ей - двадцать, ему - тридцать два, и эта разница, быть может, и скажется, когда ему стукнет полтинник, а ей не будет сорока. А до пятидесяти еще годы жить да жить. Хорошо бы с ней. Но когда он клал ей руку на плечо, пытаясь помириться, тут уже раздавалось со звоном: - Отстань! Хлопала дверь, звякали стеклянные трубочки светильника в передней, и казалось, что действительно жизнь живется впустую. Вечером он приезжал домой с работы, торопясь, пролетал единым духом подземный переход, останавливался, запыхавшись, у двери, успокаивал дыхание и медленно нажимал кнопку звонка два раза. Она бросалась ему на шею, прижимала его к двери, как распятие, и прятала голову у него на груди. - Сумасшедший дом, идиотский лифт, - глухо жаловалась она, хлопает и хлопает, а я слушаю и жду, жду, жду, когда же тебе заблагорассудится явиться. Она была студенткой строительного вуза, но не фундаменты и крыши составляли ее призвание. Высокие материи волновали ее ум и душу, она писала изысканные стихи: <...кружевом шалей, пышных мехов, бантов, воланов, воротников, пеною юбок, блеском страстей, вихрем желаний и новостей.